В окне ещё светло…

Арсений ТАРКОВСКИЙ

СУББОТА, 21 ИЮНЯ

Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.

Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.

Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».

Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрёт в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,

И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград.

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.

Что до врага, то всё известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,

Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришёл сюда и что случилось чудо.

Я всё забыл. В окне ещё светло,
И накрест не заклеено стекло.

Вадим ШЕФНЕР

ВЕРИМ В ПОБЕДУ

Против нас полки сосредоточив,
Враг напал на мирную страну.
Белой ночью, самой белой ночью
Начал эту чёрную войну!

Только хочет он или не хочет,
А своё получит от войны:
Скоро даже дни, не только ночи,
Станут, станут для него черны!
1941, 23 июня, Ленинград

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

ИЗ СЫНОВНЕЙ ПОЭМЫ

Я, ровесник Победы,
сегодня к ненастной године,
к высочайшему часу
в твоей прокалённой судьбе
обращаюсь, отец мой.
И запах июньской полыни
пропитал эти строки и думы мои о тебе.
…Только раз ты поведал –
а мне же всё снится и снится
этот гарью и потом, и порохом дышащий сон:
ты встречаешь войну
на степной хлебозорной границе,
и в полынную ночь
вдавлен танками ваш батальон.

Нет, вы встретили ворога так,
что немыслимо драться достойней.
Но броню лобовую пробьёт ли пехота собой
с трёхлинейкой в руках…
И у каждого – лишь по обойме,
где всего пять патронов.
И не было больше обойм.
И тебе довелось –
нет, не бегством спастись,
а пробиться,
словно в песне –
штыком, но совсем без гранат.
…На крови, на полынном стыде,
на горящей пшенице
настоялась безумная ярость
российских солдат.
Как живая вода –
на смертельной беде настоялась
эта лютая воля, сломившая чёрную рать.
И спасла нашу землю она – эта ярость.
И приказы стратегов скрепляла она,
как печать.
…А в тебе отзывается
болью свинцовой поныне,
незабытою горечью первых военных дорог
этот запах полыни –
тобой обагрённой полыни,
как щемящий укор
и как самый тяжёлый урок.

Юрий ПОЛЯКОВ

21 ИЮНЯ 1941 ГОДА. СОН

Сегодня я один

День до войны.

И знаю я один

Что завтра

Что я могу

Могу – кричать,

– Спешите, люди,

И завтрашнее

Наверно, можно многое исправить,
Страну набатом

Кто не умеет,

Ведь до Берлина столько переправ!
Внезапности не будет.

Но завтра

Уйдёт в четырёхлетнюю дорогу.
Длиною в двадцать миллионов душ.
И вот ещё:

Но хмыкнет паренёк

– Мы закидаем шапками фашистов,
Не дав границу даже перейти!.. –
А я про двадцать миллионов шапок,
Про всё,

Я так скажу:

Одна потеха русскому плечу…

Николай МАЙОРОВ

* * *

Когда к ногам подходит стужа пыткой,
В глазах блеснёт морозное стекло,
Как будто вместе с посланной открыткой
Ты отослал последнее тепло.

А между тем всё жизненно и просто,
и в память входят славой на века
Тяжёлых танков каменная поступь
И острый блеск холодного штыка.
1941

Николай ДМИТРИЕВ

ПОДОЛЬСКИЕ КУРСАНТЫ. 1941 ГОД

От инея усаты,
На мёрзлый свой редут
Подольские курсанты
По улице идут.

Шинель из военторга
Куда как хороша!
От смертного восторга
Сжимается душа.

– Эй, девица в оконце,
Дай жизнь с тобой прожить!
Греть косточки на солнце,
О юности тужить.

Скользнуть одной судьбою
По линиям руки
И в детство впасть с тобою,
Как речка в родники.

Уткни меня в колени.
Роди меня назад!
Но – только на мгновенье:
Я всё-таки курсант!

Нам не под плат Пречистой,
Не под её подол –
Под небо в дымке мглистой,
Под этот снежный дол.

Уж вы с другими мерьте
Огонь златых колец,
А мы напялим Смерти
Тот свадебный венец.

Зенитные орудья
Забыли про зенит.
Загадывать не будем,
В какой душе звенит.

Сейчас по фрицам вмажем,
Метнём возмездья кол
И – юными поляжем
Под этот снежный дол.

...Кремлёвские куранты
Звонят в недобрый час.
Подольские курсанты,
Спасите сирых, нас!

Фёдор СУХОВ

* * *

Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.

Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, –
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.

А какая стояла пора!
Лето в полном цвету медовело.
Собирались косить клевера,
Рожь от жаркого солнышка млела.

Поспевала высокая рожь,
Наливалась густая пшеница,
И овёс, что так быстро подрос,
Прямо в ноги спешил поклониться.

Заиграла, запела гармонь,
Всё сказала своими ладами,
И платок с голубою каймой
Мне уже на прощанье подарен.

В отдалении гром громыхнул,
Весь закат был в зловещем пожаре…
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали…

Эдуард АСАДОВ

ГРОХОЧЕТ ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

Грохочет тринадцатый день войны.
Ни ночью, ни днём передышки нету.
Вздымаются взрывы, слепят ракеты,
И нет ни секунды для тишины.

Как бьются ребята – представить страшно!
Кидаясь в двадцатый, тридцатый бой
За каждую хату, тропинку, пашню,
За каждый бугор, что до боли свой...

И нету ни фронта уже, ни тыла,
Стволов раскалённых не остудить!
Окопы – могилы... и вновь могилы...
Измучились вдрызг, на исходе силы,
И всё-таки мужества не сломить.

О битвах мы пели не раз заранее,
Звучали слова и в самом Кремле
О том, что коль завтра война нагрянет,
То вся наша мощь монолитом встанет
И грозно пойдёт по чужой земле.

А как же действительно всё случится?
Об этом – никто и нигде. Молчок!
Но хлопцы в том могут ли усомниться?
Они могут только бесстрашно биться,
Сражаясь за каждый родной клочок!

А вера звенит и в душе, и в теле,
Что главные силы уже идут!
И завтра, ну, может, через неделю
Всю сволочь фашистскую разметут.

Грохочет тринадцатый день война
И, лязгая, рвётся всё дальше, дальше...
И тем она больше всего страшна,
Что прёт не чужой землёй, а нашей.

Не счесть ни смертей, ни числа атак,
Усталость пудами сковала ноги...
И, кажется, сделай ещё хоть шаг,
И замертво свалишься у дороги...

Комвзвода пилоткою вытер лоб:
– Дели сухари! Не дрейфить, люди!
Неделя, не больше, ещё пройдёт,
И главная сила сюда прибудет.

На лес, будто сажа, свалилась мгла...
Ну где же победа и час расплаты?!
У каждого кустика и ствола
Уснули измученные солдаты...

Эх, знать бы бесстрашным бойцам страны,
Смертельно усталым солдатам взвода,
Что ждать ни подмоги, ни тишины
Не нужно. И что до конца войны
Не дни, а четыре огромных года.

Сергей НАРОВЧАТОВ

В ТЕ ГОДЫ

Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожжённых сёл, казнённых городов,
По горестной, по русской, по родимой,
Завещанной от дедов и отцов.

Запоминал над деревнями пламя,
И ветер, разносивший жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями
Распятых на райкомовских дверях.

И вороньё кружилось без боязни,
И коршун рвал добычу на глазах,
И метил все бесчинства и все казни
Паучий извивающийся знак.

В своей печали древним песням равный,
Я сёла, словно летопись, листал
И в каждой бабе видел Ярославну,
Во всех ручьях Непрядву узнавал.

Крови своей, своим святыням верный,
Слова старинные я повторял, скорбя:
– Россия, мати! Свете мой безмерный,
Которой местью мстить мне за тебя?
1941

Виктор КОЧЕТКОВ

ИЮЛЬ 41-ГО ГОДА

Нет, вовсе не из уст всеведа мудреца,
Она из уст солдата – та истина звучала:
«Чтоб знать, кто победит, не надо ждать конца,
Умеющий судить поймёт и по началу».

Пылающий июль. Тридцатый день войны.
Всё глубже, всё наглей фашист вбивает клинья.
В руинах хуторок на берегу Десны.
Просторные дворы, пропахшие полынью.

Разрывы редких мин. Ружейная пальба.
Надсадный плач детей. Тоскливый рёв скотины.
На сотни вёрст горят созревшие хлеба –
Ни горше, ни страшней не видел я картины.

Не утихает бой за лесом в стороне,
Густеет чёрный дым над поймою приречной.
И мечется фашист в бушующем огне,
На факел стал похож мешок его заплечный.

Закрыта жаркой мглой последняя изба,
И солнце в этой мгле едва-едва мигает.
На сотни вёрст горят созревшие хлеба –
Последний страх в себе Россия выжигает.

И плавятся в ночи как свечи тополя,
И слышен орлий крик над потрясённой далью,
От Буга до Десны пропитана земля
И кровью, и бедой, и горькой хлебной палью.

Всё впереди ещё. Смертельная борьба –
Москва и Сталинград, и Курск, и штурм Берлина.
Но тот, кто видел их – горящие хлеба,
Тот понимал, что Русь вовек необорима.

Юрий ИНГЕ

ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

1.
Наши пушки вновь заговорили!
Враг напал. Мы выступили в бой!
Вымпела прославленных флотилий,
Словно чайки вьются над водой.

Бить врага нам нынче не впервые,
Чтоб кровавый след его простыл,
Вам, полки и роты фронтовые,
Помогает действующий тыл.

Как один за Родину мы встали,
Равнодушных между нами нет,
Каждой тонной выпущенной стали
Мы крепим величие побед.

И сражений раскалённый воздух
Стал отныне общею судьбой
Нам, несущим вахту на заводах,
И бойцам, бросающимся в бой.

Родина! Тебе мы присягали,
И, шагая с именем твоим,
Силой крови, пороха и стали
В этой битве снова победим!

2.
За мирное счастье на свете
Дерётся советский народ,
И враг его, сеющий ветер,
Свинцовую бурю пожнёт.

Мы клялись родимой Отчизне
И клятву сдержали не раз,
Ни крови, ни счастья, ни жизни
Мы не пожалеем сейчас.

Шагайте по выжженным нивам,
Глашатаи мирной страны,
Карайте мечом справедливым
Врагов, что погибнуть должны.

Пройдя пограничные знаки,
Минуя засады и ров,
Разрушим клинками атаки
Гнездо озверевших врагов.

Нам это спокойно и чётко
Сказала Советская власть.
Получена первая сводка…
Товарищ! Война началась!
(Это стихотворение, написанное по заданию радиокомитета, неоднократно звучало по ленинградскому радио 22 июня 1941 года.)

Степан ЩИПАЧЁВ

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.

Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.

Такою всё дышало тишиной,
что вся земля ещё спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!

Я о другом не пел бы ни о чём,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.

Николай БРАУН

ТОЙ ПЕРВОЙ НОЧЬЮ

Ещё той ночью игры снились детям,
Но грозным рёвом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолёты на восток.

Их строй

Нёс, притаясь, начало новой ноты,
Что, дирижёрским замыслам верна,
Зловещим визгом первого полёта
Начнёт запев по имени – война.

Но дирижёр не знал, что в этом звуке,
Где песнь Победы чудилась ему,
Звучат народа собственного муки,
Хрипит Берлин, поверженный в дыму.

Той первой ночью, в ранний час рассвета,
Спала земля в колосьях и цветах,
И столько было света,
Столько цвета,
Что снились разве только в детских снах.

Той ночью птицы еле начинали
Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,
Не ведая, что клювы хищной стаи
Идут, уже совсем недалеки.

Там где-то стон растоптанной Европы,
А здесь заставы день и ночь не спят.
Притих в лазурной дымке Севастополь.
Притих под белой ночью Ленинград.

Штыки постов глядятся в воды Буга.
Ещё России даль объята сном…
Но первой бомбы вой коснулся слуха,
И первый гром – и первый рухнул дом.

И первый вопль из детской колыбели,
И материнский, первый, страшный крик,
И стук сердец, что сразу очерствели
И шли в огонь, на гибель, напрямик.

И встал в ту ночь великий щит народа
И принял в грудь ударов первый шквал,
Чтоб год за годом, все четыре года,
Не утихал сплошной девятый вал…

…Всё отошло. Заволоклось туманом.
И подняла Победа два крыла.
Но эта ночь, как штыковая рана,
Навек мне сердце болью обожгла.

Георгий СУВОРОВ

* * *

Ещё вчера мечтал об институте,
О книгах, о задуманных стихах,
Каникулярном будущем маршруте
Средь гор хакасских, о ночных кострах.

Мечтал о той торжественной минуте,
Когда кулан на голубых рогах,
Развеяв клочья предрассветной мути,
Поднимет из-за гор расцветший мак.

Теперь всё прочь… И книги, и цветы:
Ты слышишь клич – опасность над страною.
Поэт, теперь маршрут изменишь ты.

Сменив берданку меткой нарезною,
Забудешь дебри, реки и хребты…
Сегодня ты боец, готовый к бою.

Константин СИМОНОВ

ТОТ САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ В ГОДУ…

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
И к мёртвым выправив билет,
Всё едет кто-нибудь из близких
И время добавляет в списки
Ещё кого-то, кого нет...
И ставит,
Ставит обелиски.