В отважном сердце вечность есть

Да, каждого восхищает огромная патриотическая работа Мусы Джалиля в логове врага. У каждого вызывает чувство омерзения предательство, жертвой которого стали джалильцы. У каждого появляется чувство страшной жалости, когда он слушает подробности гильотинирования поэта и его одиннадцати соратников. У каждого в горле комом застревает ненависть к фашизму, когда музейные работники демонстрируют фотокопии актов гильотинирования джалильцев, скрупулёзно заполненных холодными руками, в жилах которых текла алчная звериная кровь: «...писатель Муса Джалиль... 25 августа 1944 года в 12 часов 18 минут в Берлине... обезглавлен...», «...писатель Абдулла Алиш... обезглавлен...», «писатель Ахмет Симай... обезглавлен...». Это, наверное, беспрецедентный случай в новейшей истории, когда озверевшие представители одной нации у себя дома казнят за один раз столько писателей другой нации, другой страны. Значит, эти закованные в кандалы, заточенные в самые надёжные тюрьмы Третьего рейха советские писатели несли в своих сердцах смертельную опасность для фашизма. Об особой важности дела джалильцев говорит и тот факт, что наших патриотов судил высший военный трибунал гитлеровской Германии – Второй имперский суд.

Мы знаем немало героев, которые или в одиночку, или в составе армии во время крупных военных операций совершали подвиг и навечно покрывали себя славой героя. Мы знаем и о беспримерных случаях коллективного героизма советских людей. Это – молодогвардейцы! Это – панфиловцы! Это – джалильцы! В этих подвигах личная храбрость каждого требует большей ответственности за общее дело. В коллективном подвиге ещё ярче проявляется политическое и нравственное могущество народа, сила социального строя.

Трагичность судьбы человека, совершившего подвиг во имя Родины, её свободы и счастья и погибшего при исполнении своего сыновнего долга, делают его личностью легендарной, притягательной.

Но не только гражданский подвиг, не только оборванная на самой прекрасной ноте песня жизни делают имя Мусы Джалиля легендарным. Нас прежде всего восхищает величие духа этого человека, находившего силы и мужество писать стихи под топором палача, даже на бумаге своего смертного приговора. Да ещё какие стихи! Каждая их строка как бы нанизана на солнечный луч, на струйки весеннего дождя, на стебли полевых цветов, на влажные от поцелуев ресницы любимой женщины. В них ни тени фатализма, ни вздоха обречённости, ни звука обиды на свою судьбу. В них огромная вера в торжество человечности в человеке, в победу свободы над насилием, в силу любви и красоты.

Иногда приходится слышать, что сила творчества Джалиля – в трагичности его судьбы, что именно обстоятельства сделали его выдающимся поэтом. Да, свет гражданского, человеческого подвига, конечно, усиливает яркость всей его поэзии, ибо творчество поэта и его судьба – единое целое.

В человеке стихотворца рождает любовь, а в стихотворце поэта, говорящего от имени народа и эпохи, рождает Родина со всей своей историей и настоящим, со всеми своими подземными, наземными и духовными сокровищами, с многоголосым, многоцветным содружеством обычаев и племён, со всеми повседневными и нацеленными в будущее заботами, делами, победами, трудностями. И Джалиль был верным сыном и истинным поэтом своей Родины. Его стихи предвоенных и особенно военных лет являются началом полёта той же птицы вдохновения, которая потом покорила вершины «Моабитских тетрадей». Этот знаменитый цикл и тематически, и по образной системе, и по характеру стал прямым продолжением его стихов волховского периода 1942 года. Муса Джалиль уже до войны был знаменитым поэтом татарского народа, председателем Союза писателей Татарстана, известным общественным и литературным деятелем, оказавшим заметное влияние на развитие литературно-художественной критики, музыкально-драматического искусства, публицистики, художественного перевода, татарской песни. А «Моабитские тетради» сделали его имя известным во всём мире.

Однажды, читая книгу Рафаэля Мустафина, я узнал о том, что расстояние от двери помещения, где находилась камера приговоренных к смерти джалильцев, до порога помещения гильотины в тюрьме Плётцензее – ровно 114 шагов. Эта цифра мгновенно ассоциировалась у меня с количеством сур в Коране, которых тоже 114. И это случайное совпадение стало творческим озарением, подвигнувшим меня к написанию поэмы о Мусе Джалиле. Кстати, этот случай со мной, несомненно, имеет отношение к психологии творчества. Для себя я уже назвал эту виртуальную поэму «114 шагов»... По замыслу она должна была состоять из 114 глав-шагов, где каждый шаг – приближение человека к смерти и коранический диалог его души с земными реалиями, такими как любимые люди и соратники, любовь и ненависть, недруги, работа, родная земля, народ, ошибки, сожаления, радости и т.д. Я мысленно проделывал эти шаги, но не смог войти в мир переживаний Мусы Джалиля, в психологию его пера. А это было необходимым моральным условием для создания задуманного произведения. Тогда я обратился в правление Союза писателей СССР с просьбой помочь мне с поездкой в Западный Берлин и посетить тюрьму Плётцензее, чтобы самому проделать эти 114 шагов и попытаться хотя бы так войти в психологию подвига. Ответа Союза писателей СССР я прождал два года и не дождался. За это время появилась поэма Роберта Рождественского «210 шагов» (таково расстояние от Спасских ворот Московского Кремля до Мавзолея Ленина), и моя поэтическая находка, если бы я не отказался от неё, в то время могла стать смешным эпигонством.

И я впоследствии написал поэму «Джалильцы», состоящую из предсмертных монологов двенадцати героев.

Трудно даже представить состояние души человека, ожидающего смерть. Иногда ратный подвиг объясняют как шаг отчаяния, прорыв воли человека из безвыходного положения. Возможен и такой подход. Но литературный подвиг – это процесс, и поэтому не может быть объяснён как шаг отчаяния, который характеризуется мгновенностью.

И как же Джалиль смог настроить себя на такой исход, как смог приучить себя к мысль о смерти? Как добился внутреннего освобождения? Чем питалось его самообладание? В большинстве случаев стихи берут своё начало из диалога поэта с самим собой, с «разговора человека с собственной мыслью» и продолжаются как сложение слов, исполненных всей палитрой чувств. А у Джалиля в Моабитской тюрьме для этого времени было предостаточно. Не следует ли из этого, что сам процесс высказывания «слов, исполненных печали», помог Джалилю освободиться от тревог? Не ответ ли это на вопрос о том, как и откуда взялись силы у Мусы Джалиля для творческой работы в нечеловеческих условиях и почему «топор палача над собой» не смог остановить перо поэта?!. Нет, это не ответ, а только постановка вопроса перед первыми исследователями психологии творчества Мусы Джалиля. Быть может, я ошибаюсь, но считаю, что до сих пор никто серьёзно не занимается исследованием психологии творчества Мусы Джалиля.

Наличие в «Моабитских тетрадях» юмористических и сатирических стихотворений на первый взгляд, кажется не совсем естественным. Как это можно?! Как это возможно – пребывать в весёлом состоянии духа, «видя топор палача над собой»? Но это только на первый взгляд. Обретение покоя души, внутреннее освобождение от всего тревожного, очевидно, происходит не только в процессе высказывания сострадания или страдания. Оно, наверное, происходит и тогда, когда человек вспоминает забавные и весёлые случаи жизни.

Как мне кажется, «Моабитские тетради» являются непревзойдённым примером и образцом дисциплинированности ума и сознания человека, с помощью которых Муса Джалиль преодолел смерть и остался живым на долгие времена.

Говорят, что истинные поэты обладают даром предвидения и бывают чуть-чуть пророками. Четырнадцатилетний Муса в первом из дошедших до нас стихотворений написал:

Жизнь моя для народа, все силы ему.

Я хочу, чтоб и песня служила ему.

За народ свой я голову, может, сложу –

Собираюсь служить до могилы ему, –

и, как мы уже знаем, предугадал свою судьбу. А в стихотворениях «После войны» (октябрь 1943 года) и «Цветы» (ноябрь 1943 года) предсказал месяц Победы – май:

В мае опять состоится сбор.

Съедутся все друзья...

Будут свободны чьи-то места,

Кто-то не сможет быть, –

Надо в честь неприбывших друзей

Первый бокал налить:

После таких тяжёлых дней

Нам ещё жить да жить!

Оставаясь в поле притяжения Земли и сердца, большие поэты народов и времён стремились к вечности: «...душа в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит...» – писал Пушкин, а Хайям говорил: «Тесна мне бытия печальная темница, О, если б дверь найти, что к вечности ведёт...» Джалиль верил, что «лишь в отважном сердце вечность есть...» и тоже не ошибся. Джалиль жив. Его имя носят город, театр, улицы в Москве, Казани и других городах. Несколько лет назад установлен памятник в Москве. Поэт живёт не только в памятниках, в названиях улиц и учреждений, в мемориальных досках и музеях. Он и сегодня реально трудится в нефтедобывающем управлении «Джалильнефть» и ежемесячно вносит свою зарплату в Фонд мира.

Он воевал и погиб за освобождение Родины от фашистского ига. Он трудится сегодня за освобождение Земли от угрозы ядерной ката­строфы.