В Петербурге две Невы: одна – река, другая – журнал. Но обе так или иначе служат литературе: одна вдохновляет, другая публикует…
В своё время авторами журнала «Нева» были и Шолохов, и Гумилёв, и Каверин, и Зощенко, и многие другие великие и знаменитые классики. Известные современные писатели тоже вплетают свои имена в историю этого легендарного издания. Например, Александр Мелихов, новый главный редактор «Невы». Его порой ещё называют воинствующим идеалистом.
Недавний роман «Сапфировый альбатрос» принёс писателю и премию «Книга года», и премию им. Фазиля Искандера, и награду Правительства Санкт-Петербурга. А новое произведение под названием «Испепелённый» уже вошло в шорт-лист «Ясной Поляны».
Впрочем, наш разговор начался с обсуждения другого факта…
– Александр Мотелевич, недавно, как вы сказали, исполнилась ваша мечта: инфаркт.
– Да, это первое, что я получил на посту главного редактора журнала «Нева». Может быть, вы читали мой «Роман с простатитом», где герой – романтик и эстет – оскорблён тем, что людям достаются благородные болезни: чахотка (воспетая многократно) или, скажем, разрыв сердца. А у него такие болезни, которые ни самому посмотреть, ни людям показать. Он оскорблён. И вот наконец я получил инфаркт, который, скажем так, меня к солидным людям относит. Потому что у всех солидных людей всегда бывают инфаркты. Даже есть мудрость такая, что лучше всего пишется между вторым и третьим инфарктом. А у меня и первого не было, что ж с меня будет?!
– Да, инфаркт – это аристократично. Вы часто писали о создании аристократической партии. И однажды Татьяна Москвина сказала, что Мелихов будет единственным членом этой партии. На что вы ответили, что членов партии уже двое – вы и она. Аристократическая партия – это быль? грёза? вероисповедание?..
– Это мечта, которая никак не вписывается в концепцию рынка и демократии. Аристократ думает не о широте своей деятельности, а о долготе, долговечности. Аристократизм – служение наследственным ценностям. За всяким новатором стоят его кумиры. Не бывает новаторов с нуля. С нуля только эгоизм и нарциссизм.
– И как же аристократам вступить в партию?
– Каждый человек знает, что ему дороже: деньги или служение чему-то вечному. Мысленно он может себя к этой партии причислить. И, допустим, есть несколько людей, которых он считает аристократами духа, – он их может мысленно рекомендовать, вписать в свой круг.
– Тайное общество?
– Да, мы ведь узнаём близких нам по духу людей после трёх минут разговора.
– Или с первой строки… Известно, что журнал «Нева» пережил разные времена. Были и глубина, и мелководье. А какой «Нева» станет теперь, каким окажется её течение?
– Оно, конечно, будет зависеть от вас, от писателей. Вот что вы будете нам приносить, то мы и будем печатать. Перестанете вы писать – мы пересохнем.
Недавно по совету Жени Попова я открыл рубрику «Нестоличная Россия»: в ней известные писатели будут рекомендовать менее известных авторов, которым тесно в повседневности. Чтобы они почувствовали: здесь их ждут. Я бы хотел, чтобы «Нева» сделалась одним из центров собирания общероссийских культурных сил – и тем самым органом аристократической партии. Как, впрочем, и все толстые журналы.
– Ещё одна новая рубрика журнала называется «Архипелаг Благородства».
– Верно. Мне бы хотелось, чтобы авторы и читатели рассказывали о красивых, благородных, бескорыстных поступках. О репрессиях сталинского режима, например, написано уже много и справедливо, но не так много сказано о том, какая сила незаметного сопротивления была, когда люди выручали друг друга, рискуя собой. Рассыпанные крупицы благородства незаметные. А вот если собрать их вместе, как крупицы золота, – слиток получится, которым залюбуются все. Такими слитками народы и оправдываются перед лицом вечности.
– Многих взволновал ваш роман «Сапфировый альбатрос». В одном из интервью вы рассказывали, что литературовед Алексей Сёмкин давал вам материалы о Зощенко, вдохновляя на книгу, но в итоге заявил, что «готов руку отдать, чтобы остановить эту публикацию». Почему?
– Потому что мой друг Лёша Сёмкин не просто умный человек. Я тоже довольно умный, а он ещё и порядочный, чего мне, видимо, недостаёт. Его обеспокоила не эстетика или глубина, он всё это не хуже моего понимает. В отличие от меня, он озаботился о том, какое это нравственное впечатление произведёт на читателей. Потому что он помнит, как и мы все, слова Пушкина: «Толпа радуется унижению высокого». А в моём романе есть два героя – добрый и злой. И злой Феликс собирает всё скверное и рассказывает о Зощенко насмешливым, ёрническим языком, которым Зощенко писал об интеллигентах. Мне показалось, что этот Феликс своей злобностью разоблачён, что читатель должен проникнуться к нему неприязнью за его жестокость и безжалостность. Но некоторым хочется соглашаться со злым следователем. Может быть, буду гореть в аду за это, не знаю.
– Вы же атеист.
– У Данте первый круг ада назывался лимб, там Платон и прочие мудрецы, которые не доросли до христианства. Я бы мог там неплохо время провести.
– А Феликсу подойдёт пятый круг. Да, действительно бывают такие литературоведы, которые занимаются, скажем так, расстрелами с безопасного расстояния. Что вообще заставляет человека пытаться убить уже усопшего? Или, например, снова разваливать Советский Союз, который уже тридцать лет как почил.
– Добивать беззащитных – мерзость, не имеющая прощения. В «Интернационале дураков» мой герой говорит о том, что красота, накопленная веками, одновременно скопила и горы ненависти у посредственностей, которые видят, что они до красоты не дотягивают. Лично для меня важно показать амбивалентность, сложность времени и героя.
– Чем современный автор отличается от писателя века минувшего? Изменился ли писатель как вид?
– Русские писатели XIX века были утопистами. Литературу они считали лишь частью своего высокого служения отечеству или человечеству. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Тургенев – все они, каждый по-своему, хотели перевоспитать Россию. А среди писателей ХХ века утопистом был разве что Платонов. Коммунистическая грёза очень быстро дискредитировала себя жестокостью Гражданской войны. Постепенно метафизический аспект исчез из литературы.
– А сегодня?
– Нет человека, который соединил бы свою искреннюю веру с литературным гением, как Толстой и Достоевский. Или я его упустил из виду. А если говорить про антропологический тип, то больше нарциссов стало. Многие хотят привлечь внимание именно к себе.
– Большинство пишет о прошлом. Вопрос: где настоящее?
– Авторы ищут эпоху наиболее драматическую. Пока наше время было бессобытийным, писателей романтического склада тянуло к периодам, когда всё клокотало, «и высились, и падали цари». Сейчас мы входим в эпоху бурную и, возможно, появятся произведения, сравнимые по драматизму, яркости характеров с «Тихим Доном» Шолохова, «Звездой» Казакевича…
– А над каким эпосом работаете вы?
– Недавно в «Знамени» вышел мой роман «Испепелённый». О моём сыне – писателе Павле Мейлахсе. Как и положено в прозе, там всё переведено в более высокий регистр, в символический ряд, прочь от быта. Павел три года назад ушёл из жизни… Сейчас мой сын Пётр начал писать, очень хорошо, по-моему.
А у меня есть такой замысел: написать о каком-то народе, который не ищет успеха. Все другие народы борются за то, чтобы лучше жить, а этот – старается жить наоборот хуже, чтобы никто не завидовал. Находится он где-то на границе России и Финляндии. И вот он оказывается самым счастливым… Но это так, понимаете, грёзы пока…