Только наивный человек может полагать, что в газетной рецензии можно дать сколько-нибудь внятное представление о сочинениях, составивших два объёмистых тома. Даже коротко пересказать содержание и то задача неразрешимая. Это могут делать только специально обученные люди, специализирующиеся на создании аннотаций. Поэтому не будем даже стремиться к этой недостижимой цели, а сосредоточимся на такой не самой популярной составляющей литературного произведения, как авторский стиль.
Возможно, вы обратили внимание на то, что в последнее время у нас практически исчез такой жанр, как литературная пародия? Он ещё худо-бедно существует в плане поэзии: можно прицепиться к корявым строчкам и на этом построить иронический экзерсис. В прозе это не проходит: надо выделить специфические черты авторской манеры, утрировать их и показать, на каких штампах основывается тот или иной писатель.
В 20–30-е годы ХХ века у пародистов была широкая арена для деятельности: работали десятки оригинальных прозаиков, кого ни возьми: Бабель, Булгаков, Гайдар, Зощенко, Ильф и Петров, Катаев, Паустовский, Платонов, Пришвин, Шолохов… Существовала почва для пародии и в 60–70-е годы: можно было спародировать авторский стиль Астафьева, Белова, Битова, Ерофеева, Искандера, Конецкого, Нагибина, Солоухина, Шукшина и др.
А потом как отрезало. Все стали писать почти одинаково. Вероятно, это поветрие пришло к нам с Запада, под влиянием бекбедеров, зюскиндов, уэльбеков. Ну как, скажите, написать пародию на Пелевина, Сорокина или Улицкую*? Если они пишут как под одну гребёнку? То есть можно, но это будет понятно лишь узкому кругу читателей. Попробуйте спародировать стиль иноагента Быкова. Легко сделать шарж на его внешний облик, но это относится к компетенции эстрадного искусства, не будем отбивать у них хлеб.
Это пространное отступление показалось необходимым для того, чтобы сделать определённый вывод: у прозаика Юрия Козлова такой стиль есть. Двумя словами его не определишь. Русские формалисты и их адепты как от печки танцевали от фраз «По утрам он поёт в клозете», «Пешеходов надо любить» и т.п. Но на одной фразе, какой бы эффектной она ни была, далеко не уедешь. И тут стоит вспомнить, что смысл латинского слова «текст» связан с такими понятиями, как ткачество, текстура, текстиль. Или, как сказали бы подзабытые ныне структуралисты Ролан Барт и Жак Деррида, письмо.
Какова же текстура прозы Юрия Козлова?
Его стиль отличает то, что на переднем плане стоит не отдельное предложение, но целый абзац. Что отделяет одну живую клетку от другой? Кстати, кто знает, что вмещается в пространство, когда автор ставит точку и переходит к следующему сообщению? Ничто? Пробел? Белый шум? Или – зияющая чёрная дыра, готовая всосать в себя целую галактику?
Но литература помогает преодолеть таинственную пропасть. В этом синтаксическом единстве проявляется сложность мышления нашего современника. В нём сочетается не только хитросплетение переживаний конкретного персонажа, но и вся палитра идеологических, культурологических, социальных парадигм рубежа ХХ–ХХI столетий. Все мы – грамотные, начитанные, включённые в общий метатекст люди, а потому данный пласт бытия гармонично вплетается в потоки наших сознаний. Это тонко считывает Юрий Козлов. В результате текст получается затейливый, прошитый нитями многочисленных сопоставлений.
Вот, скажем, сидит в своём стеклянном аптечном кубе на углу Садового кольца фармацевт Ангелина Иосифовна («Слепой трамвай»). Казалось бы, чту ей до посетителей, наведывающихся сюда за всевозможными лекарствами? Но она, как истовый диагност, а то и парапсихолог, зондирует каждого входящего и видит их насквозь, как и прозорливый автор: «Сто на шестьдесят, чуть не сообщила она ему. Пониженное, но терпимое. Она легко определяла (если хотела), какое у кого давление. Смотрела на человека, но взгляд как будто превращался в спицу, а человек – в моток красной шерсти, который некогда перекатывался на её обтянутых юбкой коленях в телевизионной ленинской аудитории… В цифрах присутствовала информация, но отсутствовала система. Одним людям не было нужды снижать давление – ослаблять нить. Другим – не обязательно было его повышать – подтягивать. Ангелина Иосифовна не мучила людей советами».
При этом в голове аптекарши проносится целый шквал ассоциаций – от цитат из классиков марксизма-ленинизма до воспоминаний о джазовых исполнителях. Чтобы передать эту гамму чувств, и необходим стиль Юрия Козлова – вибрирующий, нервный, синкопированный. Героиня много чего видела, испытала, поняла.
В другом случае подросток Леон ведёт свою «новенькую» одноклассницу Катю в бар и истерически размышляет, хватит ли ему денег, чтобы расплатиться. В смятении чувств он бросается на улицу, несётся к ближайшему книжному магазину, где чудесным образом ему удаётся обзавестись нужной суммой и даже упаковкой презервативов.
Однако грядущее счастье отнюдь не вдохновляет его, и он неожиданно решает свести счёты с жизнью (под кроватью таилось стащенное отцовское ружьё): «Леон спускался с чердачного Катиного этажа вниз по бесконечной лестнице, радуясь абсолютной ясности своего сознания, внезапно обострившемуся обонянию. Он, как в бинокль, видел каждую щербинку на плитах, прочитывал мельчайшие (большей частью невероятно глупые) надписи на стенах, вдыхал многослойные лестничные запахи, знал, за какой дверью жарят баранину с картошкой, за какой жарят капусту, за какой не сильно свежую рыбу…»
Это культурное плетение словес подготавливает героя и читателя к импульсивному и, кстати, не совсем осуществившемуся поступку (мальчик останется жив, только искалечит себе лицо). Да это и неважно. Главнее – текст, который всегда говорит больше, чем психология: «Сочленяя пахнущие ружейным маслом ствол и ложе, вставляя в светящиеся отверстия патроны из пачки с токующим пионером-тетеревом, Леон всё надеялся услышать из кухни человеческие слова…»
Но нужные слова не прозвучали, и раздался выстрел, к счастью, не роковой. Бытие, как говорили классики, в очередной раз восторжествовало над сознанием. Радоваться этому или печалиться – дело каждого взятого по отдельности читателя.
В романах «Реформатор» и «Новый вор» превалирует материал новейшей политики, в которой автор чувствует себя как рыба в воде, но это отдельная тема для серьёзного разговора.
Впрочем, я обещал не вдаваться в содержание, а остаться в рамках стилевых проблем. А стиль есть сам человек, как сказал какой-то неглупый француз, а запротоколировал Фердинанд Брюнетьер, сегодня практически забытый.
_______________________
* Признана иноагентом в РФ.