Покинуть сцену на полтора года и благополучно вернуться к публике не всякому спектаклю дано! Но с обязанностью исполнять воинский долг не поспоришь. Исполнителю ключевой роли в спектакле столичного театра «Школа драматического искусства» «Чудный сон Татьяны» Константину Саковичу вскоре после премьеры довелось сменить на год сценический фрак на армейский мундир. А спектакль, созданный Олегом Малаховым, так сказать, отправился на полку.
Привычная для всех без исключения театров практика вводов, когда выбывших по разным причинам актёров или актрис спешно замещает кто-то из собратьев (сестёр) по лицедейству, режиссёра не устроила, и потянулись месяцы ожидания, прервавшиеся в начале декабря.
...Первый показ нового сценического воплощения «Евгения Онегина» собрал бурный урожай аплодисментов весной прошлого года. Не замеченная календарями дата между тем имеет все основания запомниться любителям русской словесности. Благодарная реакция зрителей прошумела незадолго до двухсотлетия эпохального для российской словесности дня, когда Александр Сергеевич Пушкин, затосковав в Кишинёве от окончательно проявившейся невозможности в обозримом будущем окунуться в световорот Москвы и Санкт-Петербурга, вывел гусиным пером на бумаге первые строки романа, известного ныне всем, кто читает по-русски.
Поэту, ещё не признанному официально великим, тогда не было и 24 лет. Воспитанникам и воспитанницам мастерской Олега Малахова в Институте культуры и искусства Московского городского педагогического университета, которым режиссёр доверил воплотить на сцене свои замыслы, в день прошлогодней премьеры было не больше, чем самому Пушкину в пору появления строк «Мой дядя самых честных правил...».
Вполне понятные усталость и даже смирение, зачастую связанные с актёрской стезёй, ещё впереди. Поэтому «младые грации Москвы» отыграли и отыгрывают свои задачи (даже в трагических эпизодах) искренно и радостно.
Дамы, которым выпала честь сыграть более возрастных персонажей, ничуть не уступают игривости заведомо юных. Чего стоит блистательно и наперекор всем традиционным канонам представленный на грани дурачества эпизод встречи Лариной-старшей с её московской родственницей княжной Алиной. Другое дело, что у Пушкина они весьма почтенные по тем временам представительницы бомонда (судя по тексту великого романа, матери Татьяны около сорока), а на сцене поклонницы Ричардсона – ещё не угомонившиеся особы, вполне падкие на «шипенье пенистых бокалов».
А почему бы и нет?! В ларинском захолустье шампанское недоступно или трудно доставаемо, дворня следит за каждым шагом, да и за ней потребен глаз да глаз! Так что, в кои-то веки выбравшись в Москву, как не разгуляться с нечуждой, родственной во всех смыслах кузиной.
...Кроме очаровательных мелочей, пушкинские вариации Малахова затрагивают пласты поглубинней. В этом смысле традиционную лодку повествования доверено раскачать Андрею Лушникову, который по воле режиссёра взял на себя миссию представить мрачного вершителя судеб, ввергающего героев в бездну безысходных страстей.
В «Евгении Онегине» этого героя-персонажа нет. «Чёрный человек» появится в «Маленьких трагедиях». Ещё через столетие этот образ-призрак побудит на одноимённую предсмертную поэму Есенина и фактически загонит рязанского гения в петлю.
В постановке Малахова это образ-демиург, олицетворяющий фатум и ещё бог весть что. Он направляет пистолет Онегина на Ленского. И он приводит пушкинского героя к самоубийству, которого нет в романе, но которое вполне подразумевается и становится реальным на сцене. Сыграть такое не каждому дано.
...Тот же совет-приказ Онегину прибегнуть к самострелу, чтобы избавиться от страданий-переживаний, предложил ещё в девятнадцатом веке… казахский классик Абай Кунанбаев, который, работая над переводом романа на родной язык, создал даже предсмертное письмо пушкинского героя. Уж не знаю, знаком ли автор спектакля с творчеством Абая, но сближение взглядов (пусть даже заочное) налицо. Мостик над эпохами и между народами очевиден!