Известно высказывание поэта-фронтовика С. Наровчатова: «Наше поколение не выдвинуло великого поэта, оно само по себе – все вместе – выдающийся поэт с поразительной биографией. И у нас есть свои герои, свои мученики, свои святые». Удивительные для 60-х годов прошлого века слова с упоминанием мучеников и святых. Но по сути, если не делить поколение по табели величия о рангах, глубоко верные. Мне уже приходилось говорить, что поэзия о войне – это своего рода коллективная «Илиада», коллективный эпос. Только Гомер словно становился народом в едином лице, хранителем исторической и мифологической памяти, а в нашем случае – народ становится коллективным Гомером, творцом великой, поистине народной эпопеи, которая будет неполной даже без самого крохотного поэтического свидетельства о трагедии ХХ века. В этом смысл «Военного архива», где наряду с профессионалами свой поэтический документ, свою окопную лепту на скрижали Большой истории вносят авторы непрофессиональные, последнего призыва в литературу в 70–80-е годы, те скромные солдаты, вынесшие все тяготы военного лихолетья, прожившие трудную жизнь, похороненные на скромных провинциальных кладбищах без артиллерийских салютов и высокопарных речей, только с горькой гранёной стопкой, накрытой куском хлеба.
Так, в редакции альманаха «Поэзия» появился в те годы у Н. Старшинова поэт из Люберец инвалид войны Николай Новиков, работавший у себя в городе слесарем. Было в нём что-то от крестьянской крепкой породы. Ничего поэтического в его простом лице. Но когда он достал из внутреннего кармана старого пиджака свёрнутую в трубку тетрадь и мы прочли первые строки его стихов, стало понятно – перед нами настоящий поэт:
Я пробовал замкнуть кольцо войны,
Так и не смог по той простой причине,
Что облака войной обожжены –
Мне вечерами видятся поныне.
«Я пробовал замкнуть кольцо войны…» – такова народная философия в этой ёмкой, образной формуле на прекрасном русском языке. А вот философия политиков, когда ещё не остыли пепелища Второй мировой. В книге журналиста Томаса Майера «Когда львы рыкают» (2014 г.) приводится история об обращении Черчилля в 1947 году к американскому сенатору Стайлзу Бриджу с просьбой уговорить тогдашнего президента США Гарри Трумэна сбросить на СССР ядерную бомбу. Сбросить на тех, кто ещё не отошёл от ран и воспоминаний о войне, где приходилось, как пишет Новиков:
…видеть, как ракеты вьются,
Сгорая возле облаков.
И мы как зёрнышки на блюдце –
Пять русских тёртых мужиков.
Сбросить на тех, описанных фронтовиком Александром Балиным, вчерашних мальчишек из пекла войны,
Под нуль подстриженных российских Аполлонов,
Ещё своих не знавших Афродит.
В эти дни отмечается 75-я годовщина начала Нюрнбергского трибунала над главарями нацистской Германии, развязавшими Вторую мировую войну. Но поскольку до сих пор «не замкнуто кольцо войны», и уже готовы мерзкие летописцы предателя Власова, и наша Победа вызывает изжогу у западных и доморощенных «властителей умов», справедливо предупреждение историка А. Звягинцева, напомнившего слова Бертольда Брехта: «…ещё способно плодоносить чрево, которое вынашивало гада».
Александр Балин (1925–1988)
Участник Великой Отечественной войны. Был десантником, танкистом. Награждён орденом Отечественной войны II степени, медалями.
* * *
Семнадцать лет – семнадцать раз
Цвели лесные незабудки...
Я надеваю – мне как раз –
Свои железные обутки.
Не затеваю с жизнью торг,
Когда мы с нею одногодки...
Мотаю я – какой восторг! –
Свои прекрасные обмотки.
Потухло солнце на штыке,
С башки до пяток промокаю...
Как к тёплой мамкиной щеке,
Скулой к прикладу приникаю.
А паровоз кричит-мычит
Телёнком, потерявшим стадо...
А товарняк скрипит-стучит:
«Так надо, мальчик мой, так надо!»
Первое свидание
Марку Максимову
Над памятью не мыслю издеваться
И суесловных виршей не плету...
Припомнилась мне «форма № 20» –
Проверка наших тел на чистоту.
Сорок четвёртый... Не перед парадом,
За станционным лесом, у песков,
Десантники семнадцатой бригады –
Четыре тыщи голых мужиков.
Что ж, дуростью нетрудно отличиться,
Но кто б расхохотаться захотел
Перед нагим, перед прекрасно чистым,
Перед горячим строем наших тел?
...По самосейке – летошней гречихе –
Летали осы, всё им нипочём,
А на ресницах беленькой врачихи
Созрели слёзы с яблоко-дичок.
О чём она, молоденькая, плакала?
Зачем, к вискам ладошки приложив?
Ведь все сияли, словно шашки наголо,
Покуда каждый откровенно жив.
Ещё ни шрамов,
ни отметин белых
На беззащитной коже не видать,
Ещё, родная, трое суток целых
Команды –
«по вагонам!» –
ожидать.
Гадать не станем, ни к чему гаданье...
Свои ладошки убери с висков –
Пришли к тебе
на первое свиданье
Четыре тыщи голых мужиков.
Они пришли, чтоб унести с собою
К боям земную чистоту твою,
Чтоб быть прекрасными у смерти на краю,
Чистейшими вернуться с поля боя,
Светлейшими остаться в том бою.
...Гляди, как смотрят на тебя влюблённо
И сколько света каждый взгляд родит
Под нуль подстриженных российских Аполлонов,
Ещё своих не знавших Афродит.
* * *
Зря ты каркала, ворона:
Враг меня не уронил...
Я последнего патрона
Для себя не хоронил.
В гимнастёрочном кармане
Лишь протирка для ствола
Да молоденькой мамани
Фотокарточка была.
В жизнь я верил, но не шибко:
Не такой я остолоп,
Чтоб считать слепой ошибкой
Попаданье пули в лоб.
Только ты меня не трогай,
Не бодайся головой –
Не просёлочной дорогой
К жизни шёл под минный вой.
Крутизною невозможной
И сейчас себя влачу.
В час печальный, в миг тревожный
Я сквозь слёзы хохочу.
И хочу,
Хотя б не вдоволь,
Счастья, друг хороший мой,
Чтоб меня простили вдовы,
Что вернулся, чёрт хромой.
Жарковато мне у печек,
Хоть жару всю жизнь любил...
Головы гудящей глечик
Ветер века остудил.
И пускай орёт ворона,
Сумасшедшая карга.
До последнего патрона
Да продлится оборона.
И последний – во врага.
Николай Новиков (1925–1989)
Участник Великой Отечественной войны. В 1943 году призван в Красную армию. Окончил военное пехотное училище. Воевал в составе Белорусского фронта. Участвовал во взятии Инстербурга, Кёнигсберга. Был ранен, инвалид войны. Жил в Люберцах Московской области.
* * *
На краю дымящейся воронки –
Уцелевший стебель щавеля,
Снова писарь пишет похоронки,
Снова горем полнится земля.
Уцелеть в любом бою непросто,
Как былинке этой на краю.
Замирает сердце у погоста,
Вспомнив юность давнюю свою.
На весах не взвесить то, что было,
И потомки всё не соберут.
Уберечь не в силах от распыла
Фронтовой, неповторимый труд.
И, землёй присыпан, подорожник
Не оставит от войны следов.
Разве только душу растревожит
Память мною прожитых годов.
Не случайно утром соль в солонке
Вдруг напомнит молодость мою
И нутро дымящейся воронки
С уцелевшим стеблем на краю.
Прорыв
Вчера взломали оборону,
И след нейтральной полосы
Остался скопищем воронок
Блестеть от утренней росы.
Колючей проволоки скрутки,
Рогатки, надолбы, ежи
И голубые незабудки
В молчанье скорбном вдоль межи.
Дороги узкий промежуток
Рассёк болото, как бросок,
Ушло на это двое суток –
Войны отрезанный кусок.
Сигарета
Ещё есть время до рассвета,
Чтоб затянуться раз-другой
Одной трофейной сигаретой,
Сейчас особо дорогой.
Она одна, и нужен опыт,
Чтоб поделить на всех её.
Давай курнём – ведь снова топать
Через ершистое жнивьё
И видеть, как ракеты вьются,
Сгорая возле облаков.
И мы как зёрнышки на блюдце –
Пять русских тёртых мужиков.
И не вчера ли поле это
Нас привело во вражий тыл?
Давай покурим до рассвета,
Чтоб сам рассвет трофейным был.
Окопы
Обыкновенный клок земли,
Здесь в нас стреляло пол-Европы.
Тут даже годы не смогли
Сровнять солдатские окопы.
Я свой окоп узнал с трудом
В полузасыпанной траншее.
А был тут мой вседневный дом,
И сердце – яблочком мишени.
Я пробовал замкнуть кольцо войны
Я пробовал замкнуть кольцо войны,
Так и не смог по той простой причине,
Что облака войной обожжены –
Мне вечерами видятся поныне.
И до сих пор мне с утренней зари
Совсем иною кажется природа:
То, как сироты, жмутся пустыри,
То здешний лес как очередь у входа
В наш магазин, что хлеба с ночи ждёт,
То горизонт – от дыма и от пыли
Собой напомнит сорок первый год,
Который мы когда-то пережили.
Я пробовал замкнуть кольцо войны,
Чтоб никогда к войне не возвращаться,
Но почему-то с дальней стороны,
Как на побывку, прибывают сны
И гильзами, как пальцами, стучатся.