Полгода назад в Одессе вышла новая книга известного поэта, замечательного мастера свободного стиха Карена Джангирова «Верлибры. 500 текстов».
Как «игра в бисер» у Германа Гессе была исключительной привилегией особой, строго замкнутой в самой себе касты, интеллектуальной аристократии, так, в своеобразном преломлении подобной обособленности, верлибр в России весь XX век (по разным, часто не литературным даже, причинам) оставался неким маргинальным жанром русской поэзии. Авторов, избравших для стихосложения форму верлибра, можно было сравнить с перешедшими на китайскую грамоту и перечесть на пальцах одной руки. Причем, каждый «подсчитанный» палец заранее был как бы украшен бриллиантом, либо геральдической печаткой. К примеру, место Владимира Бурича в поэзии, как место магистра «игры в бисер», никто не мог занять — потому что он был один. Ему одному позволялась «высоколобость» странного жанра. И даже гонимость, официальная непризнанность, придавали этому жанру (несмотря на всю его камерность) раскольнические черты непокорности и обещания какой-то недоступной истины. А непонятная глубокомысленность (или игра в оную) отсекала от неё простаков и пугала потрясением государственных основ идеологов, нутром чуявших в верлибре не только свободу от рифм и внешнего ритма, но и далеко уводящую ассоциативную свободу мышления.
Надо сказать, что и внутри жанра скрывались свои конфликты. Строгая иерархия соблюдалась вдали от посторонних тщательно и неукоснительно. Поодаль от блестящего мастера В. Бурича располагались Вячеслав Куприянов, где-то рядом был Арво Метс, а далее — пустыня. Как ни странно, пустыня, радующая глаз избранных жрецов верлибра.
Ситуацию взорвал никому тогда неизвестный московский поэт Карен Джангиров. Он совершил самоубийственный с точки зрения элитарного благополучия поступок - он привёл в строго охраняемый заказник толпу стихотворцев-верлибристов. Он демократизировал интеллектуальную избранность. Собрав, систематизировав и издав два уникальных на постсоветском пространстве сборника современного верлибра («Время Икс», 1989 г., и «Антологию русского верлибра», 1991 г., куда вошло почти четыреста авторов!), он привёл — конкурентов. Молодых, талантливых, дерзких, не признающих авторитетов. Он создал всесоюзный (в, границах тогдашнего СССР) клуб верлибристов «Минус-37». В этом, помимо его собственно поэтической незаурядности, о которой мы ещё скажем, историческая заслуга Джангирова перед отлучённым от магистральной линии поэзии свободным русским стихом. Можно сказать, что он вернул в русскую поэзию целый пласт серьёзной литературы, вольно или невольно возвратив тем самым в литературный процесс в конце XX века и деидеологизированный принцип презумпции эстетической невиновности. Позже, он, правда, признает «нарастающий в жанре верлибра поток графоманов», но лишь как «знаменательные признаки начинающегося становления верлибра в русской поэзии».
«Неадекватность» поведения К. Джангирова в поэтическом бомонде отчасти можно объяснить необычностью его пути в литературу. Во-первых, за его плечами нет привычных литературно-филологических-журналистских факультетов, где гуманитарная основа образования лишь изощряет чувство искушения завистью. Он окончи отделение кибернетики экономического факультета Московского университета по специальности экономист-математик. Что, кстати, помогло ему стать глубоким теоретиком свободного стиха, изучение, исследование лингвистической и ритмической структуры которого в известной степени невозможно без применения методов прикладной математики.
Во-вторых, в отличие от своих предшественников, в большинстве своём пришедших в верлибр из переводов европейской поэзии, преимущественно существующей в форме свободного стиха, К. Джангиров сразу заявил о себе как о своеобразном авторе верлибров. Естественно, что без опыта европейской поэзии ни один поэт, пишущий русские верлибры не может обойтись сегодня. Опыта в значительной мере количественного и отрицательного, чем качественного и положительного. Так как массовая игра в интеллектуализм, «в бисер», в герметизм, всё же девальвирует идею аристократизма духа, сводя её к ремесленному формотворчеству, лишая живой крови и, соответственно, поклонения литературных гурманов. Не случайно число читателей поэзии на Западе в последние десятилетия фактически сведено к нулю. Всё-таки, Преверов, Борхесов, Кокто, Оденов не столь уж много в современном литературном западном мире. К. Джангиров прекрасно понимает эту опасность. Оптимистичность его уповании именно на русский верлибр, являющийся, безусловно, ветвью, пусть и не самой могучей, от ствола классической русской литературы с её философскими и нравственными исканиями, с её исповедальностью, которую при всём желании трудно формализовать, конструировать по формальным законам. В каком-то смысле он верит в молодость жанра, если не принимать во внимание написанные свободным ритмизованным стихом и «Слово о законе и благодати» (11 век) митрополита Илариона, и само «Слово о полку Игореве», и стихи, собранные Киршей Даниловым. Относительная молодость, если говорить о прерванной традиции, когда создаётся новый опыт такого стихосложения. А для Карена Джангирова, чьи корни в Арцахе (Нагорном Карабахе), есть ещё и генетический и исторический опыт древней армянской культуры, с её гениальными «скорбными песнопениями» Григория Нарекаци, не знавшими рифм и пережившими более десяти веков.
И это третье и, быть может, самое главное отличие К. Джангирова от литературных собратьев. Европейски современный человек (он и живёт уже несколько лет на Западе), он человек двух богатейших культур — русской и армянской. Но, несомненно, родина его духа, его трагического мировосприятия — в Армении, на земле его предков, в той череде трагедий, которые пережил армянский народ за много веков. И когда он пишет в одном из своих верлибров:
Армения!
Из какого металла
этот тяжкий крест,
веками сгибавший к земле
твой стебель?! —
эта пятистрочная миниатюра — слышащим и видящим — рассказывает больше, чем многотомный курс истории, курс, который мог бы стать лишь расширенным комментарием к этим, словно по чёрному серебру отчеканенным строкам.
Он, пришёл, не боясь, что его голос будет заглушён другими голосами. В этом привилегия (или преимущество) не тех, кто прячется в молчание на вершине самодостаточного самосозерцания, а тех, кому есть что сказать миру. Он пережил этот мир в себе, пережил и прочувствовал настолько, что преображенный в стихи, этот мир приобрёл черты лица поэта. Об этом у него сказано как всегда сжато и предельно точно:
Тяжело
каждое утро
просыпаясь растением,
учиться заново жить —
заново быть человеком, заново
уравновешивать космос
своим лицом.
Ничего не поделаешь, специфика жанра верлибра такова, что авторство в нём не всегда узнаваемо — каждое стихотворение, словно маленькое море, в которое впадает множество ассоциативных рек. Но стихи Карена Джангирова одно из драгоценных исключений из этого правила. Как созвездие Весов или Стрельцов внимательный взгляд отыщет среди миллиардов звёзд на ночном небе, так и его строки по какому-то неуловимому изгибу крыла или оставляемому светлому следу в душе — узнаются, запоминаются, притягивают взгляд вновь и вновь, заставляя задумываться, что это за планета или звезда мерцает в бесконечном чёрном космосе? Именно «мерцает», не ослепляет и не обжигает. Это качество - благородства, мудрости и дистанции человека, знающего цену одиночеству, собственному и чужому. Часто его стихи похожи на притчи:
Странно!
Ушли годы.
А жизнь осталась.
Кода-то я писал, что пауза, молчание, возникающие после чтения верлибра, является составной частью этого стихотворения. Молчание — это комментарий к прочитанному, это ожидание эха в глубине глубин человеческого Я, отзывающегося на лёгкий стук брошенного в нас зерна смысла (мысли).
Как в детстве нас пугали темнотой и смертью, так с возрастом мы всё чаще страшимся жизни, света и даже любви. Почему? Ответ знают, пожалуй, только поэты. Потому что лишь им ведом «закон сохранения вечности». Откройте Карена Джангирова. На любой странице. И приготовьтесь к долгому молчанию:
Ушла,
А следом
замерло время.
Я встал и завёл
часы...
Геннадий Красников
Как быстро стареют дети…
Карен Джангиров
Родился в 1956 году. Окончил МГУ по специальности: экономист-математик. С 1978 года занимается разработкой и систематизацией русского верлибра. Основатель группы верлибристов «Белый квадрат» (К. Джангиров, В. Бурич, В. Куприянов, А. Тюрин). Составитель первого в СССР группового сборника верлибров «Белый квадрат» (1988). Составитель малой антологии верлибра «Время Икс» (1990). Составитель «Антологии русского верлибра» (1991). Президент «Ассоциации русского верлибра» (1991–1995). Основатель «Школы верлибра Карена Джангирова» (2005).
Автор 23 книг верлибров: «Модуль Я», «Закон сохранения вечности», «Записки Сторожа», «Узурпатор кошачьих шагов», «Осенний волк», «Простые числа», «Утраченная смерть», «Скорость молчания», «Зенгези», «Звук», «Журавлиное море», «Сухая ветвь воды», «Зелёный ветер», «Белая осень» «Маэстро», «Там», «Капель», «Предел бытия», «Моно», «На крыльях пепла», «Джадзен-I», «Джадзен-II», «Джадзен-III».
Автор контрромана «16 тонн» и книги новелл «Там, где живут дожди».
Переводился на английский, французский, испанский, итальянский, греческий, японский, норвежский, сербохорватский, польский и другие языки мира. Суммарный тираж опубликованных текстов превышает 20 млн. экз. С 1991 года находится в эмиграции (Польша, Норвегия, Бельгия, Австрия…). С 1995 года живёт в Канаде.
* * *
Сознание – это
пустыня, в которой
муравей собирает
камни
* * *
Как много дорога
прячет от глаз
идущего, чтобы
идущий дошёл
до конца
* * *
С годами осколки
снарядов, застрявших
в теле, сливаются
в колокол
* * *
Дошедший до Бога
не в силах оста-
новиться и вот –
Бог уже смотрит
вслед
* * *
Нельзя слишком близко
подходить к человеку –
можно сорваться
в пропасть
* * *
Многое можно
простить, созерцая,
как нежно букашки
спинками трутся
о солнце
* * *
Море всегда
в одном миллиметре
от сердца
* * *
Мир
завершается
в каждом отдельном
случае
* * *
Человек одинок,
как монета в ладони
нищего
* * *
Гора, упав в ладонь,
становится пылинкой
* * *
Проснувшись, день
ушёл ловить
пространство
* * *
Как долго растёт трава.
Как быстро стареют дети
* * *
Нет ничего
длиннее секунды,
которую по-
терял
* * *
Это
называемое любовью
существует само по себе
и начинается там
где двое случайно выживших
поднимают с одной земли
один и тот же цветок
ничейности
* * *
Это не ты,
опьянённая жгучим солнцем…
Это в моих обожжённых руках
трепещет и бьётся
тяжёлое тело
августа
* * *
Каждое утро
кто-то другой
просыпается вместо меня
берёт моё имя
надевает моё лицо
говорит моим голосом
курит мои сигареты…
И я ничего не могу поделать
с этой чудовищной
несправедливостью
утешая себя лишь тем
что может быть всё иначе
и это не он а я
каждое утро
просыпаюсь вместо него
* * *
В этом городе у меня
никого не осталось.
В этом городе у меня
никого и не было.
В этом городе
я никогда не жил.
Так почему же с такой
нестерпимой тоской
я вспоминаю
об этом городе?
* * *
Это хорошо, что никто не знает,
что я убит.
Это хорошо, что никто не знает,
что я воскрес.
Это хорошо, что всё прошло
незамеченным.
Плохо только одно –
я и сам ничего не заметил
* * *
Помни – у каждого
в сердце живёт
камень, не ставший
птицей
* * *
Выходя из прошлого,
не забудь погасить
свет
* * *
Роза
мороза
хрустела на лицах
маленьких южениц,
а вода
плакала в ру-
кавицы
* * *
От эры до эры
о дерево Евы
измученных дро-
восеков стучат
топоры, разлетаясь
на бабочек
* * *
Вереницы речных
пароходов ночами
отходят от спящих
девушек
* * *
Она любила ловить
на рассвете детей
и сдувать с них губами
солнечный пух,
который, сбиваясь
в весёлые стайки,
поднимался всё выше и выше,
пока…
А когда, удивляясь,
я спрашивал… Тихо
она обнимала меня и шептала:
«Посмотри в небеса,
разве это не чудо –
золотистые облака!»
* * *
«Твоё море пустынно, –
шептала она –
потому твои дни
так похожи на дюны,
по которым лишь ветер
и волны…», потом
подходила к окну
и водила руками
по стёклам,
откуда счастливые рыбы,
выплывая тяжёлыми
длинными стаями,
падали шумно…
О, как мы любили,
стоять у обрыва,
столкнувшись губами,
и слушать, как бьётся в
ожившей воде
моё осторожное сердце
* * *
Гонимый ветром,
шёл я быстро, но
дороги шли быстрее
* * *
Птица внутри себя
разлетается на километры
* * *
Жизнь
убивает
всё, что её
творит
* * *
Воздух звенит
зарытой в земле
монетой
* * *
Время всегда
опаздывает
* * *
Свернувшись в планету,
рыба вернулась
в космос
* * *
Странный цветок
вырезает себя
из камня, потом
возвращается вновь
в камень – и мы
так же
* * *
Живём, созерцая,
как падают перья
птицы, которой
нет
* * *
Рисуя границы,
думаем, что
идём
* * *
У этой реки,
именуемой жизнью,
только один
берег
* * *
Николаю Рубцову
С облаком вместо
котомки по свету
нищенкой странствует
Русь
* * *
Геннадию Красникову
Железо, которым
распяли Христа,
давно уже стало
золотом