Звали их одинаково, но жизнь была разная. Гармонист Васька и кот Васька. Последнему жилось куда лучше – хозяйка Нюра, баба масштабом с печь, кота привечала сметаной и лаской. О муже – почти всегда пьяненьком Василии – такого сказать было нельзя.
– Нюша, у меня весёлая профессия, – оправдывался после очередных «гастролей» на свадьбе или гуляниях Василий, – потому я навеселе прихожу. Ну ты чего?
Нюша отпускала кота и брала скалку. Василий, не зная того, повторял стезю древнего Сократа. Если бы они жили в одно время, наверняка бы спелись.
Василий сам-то к рюмке не тянулся – но подносили, не забывали, могли обидеться, если за чьё-то очередное здоровье не опрокинет. А обидятся – больше не позовут, а «гастроли» – всегда хлеб. Нюра это понимала, но и другое чуяла: где веселья да пляски, там и девки до другого веселья охочие. Прямых улик не было, но на этот случай профилактика скалкой никогда не помешает.
Вот и в этот раз Василий домой не спешил. Гуляли по-хлебному, драк почти не было, выходили иногда парами за плетень, это и не драка, а так… удаль проверить. Один ухарь был, городской, а в обиду не дался – два раза выходил, два раза один возвращался. Третьего охотника не нашлось. Гармонист – он же не только играет да частушками сыпет, он глаз намётанный на народ имеет, суть человека почти сразу определить способен. Кто ест жадно да в тарелку соседа поглядывает – ясный перец, прижимистый мужик, хозяйство крепкое, но деньги в чужом кармане любит считать. Таких на селе не жалуют, общаются больше по нужде какой, не для сердца. Кто, наоборот, к последнему куску не поспевает да досады не обнаруживает – лёгкий человек, как и он сам. Без очереди не полезет, но и чего-то важного не добудет. Бабы по молодости таких любят, но потом тюкают до невозможности. Как и его Нюрка. Вон этот бахвалится, бахвалится, как говорится – молодец супротив овец, а против молодца и сам овца. А тот чуть не плачет с какого-то горя, а приглядишься – не горюет мужик, а с заезжей гостьи слезу выжимает, чтоб по-своему, по-бабьи пожалела. Ну, баба – дура, оно понятно, потому часто такое проходит. Только не в этот раз, бабочка обжёгшаяся попалась, всхлипам не очень-то поверила, пересела к городскому.
Ну, как бы там ни было, а положенное отгуляли, отплясали, и побрёл Василий до хаты с трёхрядкой своей верной. Месяц серебрил ему дорогу, запленкал дальний соловей, духмяный ветер ласкал душу. Было так хорошо, что Василий даже не удивился, когда увидел посреди тропы коня. Масть в сиреневых сумерках уже была неразличима, но, наверное, вороной. Конь приветственно фыркнул и мотнул головой.
– Ну ты чего? – ласково ответил Василий. – Заблудился, что ль?
Конь снова фыркнул.
– А, гуляешь… – понял Василий и вдруг неожиданно предложил: – А хочешь, я тебе сыграю?
Конь подошёл ближе и с шумом втянул воздух.
– Что ты, как Нюрка, меня обнюхиваешь? Я почти трезвый. Вот, слушай лучше.
Василий накинул ремни, растянул меха и тихо повёл:
Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно – на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…
Конь внимательно слушал, наклонив красивую густогривую голову.
– Не, – оборвал Василий, – слезливо чё-то. Вот про тебя, слушай!
Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
Эй, ты, гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю,
Как споймаю, зануздаю
Шёлковой уздою…
Конь всхрапнул, понял про узду.
Василий допел, помолчал.
– Вот ты кто? Конь. Животное. А я кто? Человек. А мне с тобою лучше, чем с другими человеками. Отчего так?
Конь переступил с ноги на ногу и помотал головой.
– Не знаешь, – вздохнул Василий. – А я знаю. Ты вот животное, а людей понимаешь. А люди людей не понимают, хотя языком одним говорят. – Василий закинул гармошку за плечо, потрепал коня за ушами и пошёл дальше, не оглядываясь. Шума копыт не услышал, значит, конь так и остался стоять на месте, глядя вслед случайному приятелю с музыкой.
Лай на околице сразу показался знакомым. Точно – общепоселковый пёс Гуталин. Названный по какой-то особенной черноте шерсти, ночью он был неразличим даже на фоне неба. Но душа у пса была точно белая, ласковая. С бродячими собаками не знался, кормился по домам – имел подход к хозяевам. К тем, у кого своего пса не было. Конечно, дворовые собаки Гуталина недолюбливали и на порог не пускали – их хлеб отнимал. Василий полез в карман за какой-нибудь колбаской или конфеткой, но рука нащупала чекушку. Вытащил с изумлением – точно она, чуть початая, не иначе в дорогу кто-то сунул. Нести её домой было бы верхом непредусмотрительности.
– Скажи мне, Гуталин, – Василий вытер руки рукавом и им же занюхал, – ты вот жи-вот-но-е, так?
Гуталин не возражал, наоборот, потёрся о колено.
– Вот я и говорю. Животное, хотя разум имеешь. И побольше, чем у иных… особливо баб. А они вот… особливо бабы, ни хрена в голове не имеют, одна дурь да туман. И скажи мне теперь, как они красоту-то, – Василий указал куда-то в тёмную даль, – красоту, говорю, как понимают? Как могут-то понять… а… не могут. А я могу. И ты можешь. Хотя и животное, а понимание в тебе имеется.
В подтверждение этих слов Гуталин откровенно понюхал карман пиджака – что-то там ведь должно быть вкусное – давай доставай, если человек. Василий погладил Гуталина, вздохнул.
– Нема закусона, неужто бы не поделился. Видишь, в дорогу чекушку дали, и то сейчас кончится. Жаль, ты непьющий, и беленькой бы последней с тобой поделился. И с конём… Вот Нюрка моя тоже не пьёт, а хрен бы я ей закуску отдал, – не совсем логично заключил Василий и опрокинул в рот последнее. Гуталин сочувственно поскулил и слился с темнотой. Василий посмотрел на небо – яркие звёзды подбадривающе подмигивали лисьими глазами, мол, ничего, обойдётся, жизнь – штука всякая.
Василий почему-то подошёл не к дверям, а к окну. Хотя ясно почему – на подоконнике, поджав лапы под себя, между двумя горшками с геранью возлежал его удачливый тёзка – рыжий кот Васька. Васька с сытым добродушием смотрел на хозяина – можно, дескать, и погладить. Василий так и сделал, кот зажмурился, привстал на лапы и выгнул спину.
– Васька, Васька… животинка, а соображаешь… и как сытым быть, и довольным быть… а я вот… ну ты чего?
Кот вдруг забеспокоился и спрыгнул с подоконника в дом. Через мгновение оконный проём заслонили Нюрины плечи – в саду сразу потемнело.
– Ты где шляешься, скотина?! Опять нажрался, свинья?! Ни шагу на порог, иди проспись на сеновал, животное ты паскудное, алкаш никудышный!
– Нюша, ну ты чего? Почему сразу животное-то? Я ж немного, и чекушки не принял, – немного скривил против истины Василий, но кривизна не вывезла.
Василий ещё некоторое время слышал в спину проклятия жены, потом как-то всё стихло, Нюра закрыла окно. Сеновал обдал душистым теплом, и сейчас конь был бы тут кстати. Василий положил голову на гармонику и сразу же заснул, не стянув сапог. Месяц заглянул в прореху на крыше, улыбнулся щербатым ртом и подкинул золотистой соломы из своего небесного гумна.