Шестой номер «Москвы» открывается рассказом Алексея Шорохова «Жираф». Тема актуальная – об СВО. Жираф в рассказе – это и реальный жираф, сбежавший из разрушенного зоопарка Кинбурнского лесничества и оказавшийся в зоне боевых действий, и символ мирной жизни – такой прекрасной и такой нелепой в военное время, и позывной героини Лили, москвички, приехавшей санитаркой на передовую. Жирафа привезли в далёкий провинциальный зоопарк незадолго до начала боевых действий. Кто, как, откуда – неизвестно, привезли и привезли. Также несколько с затуманенными мотивами приехала на войну Лиля. «Она считала себя православной, верила в героизм и приехала спасать бойцов, раненных на поле боя. Может быть (и даже наверняка), были и другие мотивы (Лиля была не замужем), но в них она не признавалась даже сама себе». На войне Лилю встречает главный герой рассказа – Седой, опалённый многими современными военными конфликтами мужчина пятидесяти лет. «И именно такой, доверчивой и нескладной, она зашла к командиру. Не просто в комнату — в душу». У Седого жена, дети и даже внуки. У Лили, которой уже за тридцать, никакого бэкграунда. По крайней мере, автор нас с её прошлым не знакомит. Зато подчёркивает её религиозность, довольно, скажем, сомнительную, да и делает это не менее сомнительным образом: «Верующая она была по-новомосковски. То есть с комфортом».
События развиваются стремительно и по прямой: взаимное чувство героев, беременность Лили, её решение оставить ребёнка, нерешительность Седого, ранение Лили в то время, когда она самоотверженно спасает «трёхсотых», и, наконец, принятие Седым того факта, что он снова станет отцом.
Немного мелодраматично, но... Зато безоговорочно веришь «предлагаемым обстоятельствам», они описаны с документальной точностью, порой, возможно, избыточной. Психологическая достоверность военного опыта тоже подкупает: «На войне это самое страшное: вторая командировка в зону БД или когда выходишь с боевых. Ощущение, что все уже знаешь, или что все уже кончилось, и хотя ничего-то, как показывает опыт, еще не знаешь и совсем ничего не кончилось — но человека трудно переделать. Он ищет отдых, и уже не психологическую ямку, в которую можно забиться, когда вокруг все грохочет и над головой и по тебе летит со всех сторон, а диван — на котором можно разлечься. Желательно с пивом, или с чем покрепче. потому что человек».
За героев, конечно, радуешься, что в итоге всё у них закончилось хорошо и, несмотря на ранение с переломами рёбер, ребёнка Лиля каким-то чудом сохранила, но при чтении рассказа то и дело слышишь, как внутренний голос повторяет за Станиславским: «Не верю». Хотя, вероятней всего, рассказ основан на реальных событиях. Парадокс.
А что же жираф? Отощавшего за теплую зиму бедолагу подстрелили – то ли «мобики», то ли враги. «Люди над ним поработали, это точно. Большая задняя нога с ляжкой была отпилена. — Кого-то потянуло на экзотику, жирафятинки захотелось отведать, — начал было Седой, но, оглянувшись, увидел, что Лилю рвет». Токсикоз он и на войне токсикоз.
И ещё несколько слов о «как» рассказа. В целом всё написано ровно, но некоторые стилистические «изыски» на документальном фоне войны выглядят излишними, а некоторые и вовсе вызывают недоумение: «столичная жизнь не спешила избавить ее от иллюзий», «проповеди, обильной цитатами из святых отец и яркими риторическими фигурами и образами», «чудеса, как правило, в этот час на них обильно низвергаются», «некогда черные его южнорусские волосы превратились в позывной», уже приведённая выше несколько неуклюжая фраза – «верующая она была по-новомосковски. То есть с комфортом». Можно было бы ещё сказать про пережатые кое-где стилистические педали: «…она зашла к командиру. Не просто в комнату — в душу». Про излишне рискованные сравнения: «Лиля … поначалу выглядела диковинным животным». И проч. Но, возможно, актуальная проза не может быть совершенной. Да и не должна. И надо быть благодарным за сам факт её появления. Ведь такие произведения, вероятно, позволяют нам, читателям, ощутить тонкую, неразрывную связь с теми, кто воюет.
Большая проза представлена в июньском номере «Москвы» военным романом Александра Сегеня «Альпийские снега». Тема его неожиданная: об интендантской службе во время Великой Отечественной. Текст повествования изобилует документальными вставками: «После революции 1917 года интендантская служба Красной армии быстро развивалась, и в 1935 году появились воинские звания от высших до низших чинов. А спустя пять лет ввели и генеральские звания». Многие фигуры – исторические, как генерал-майор Павел Иванович Драчев, главный герой романа. Опытный военный с академией, он начинал унтером в Русском экспедиционном корпусе во Франции, не допустившем занятие кайзеровской армией Парижа; во время Второй мировой, для нас – Великой Отечественной войны, такого корпуса у французов не оказалось, и Гитлер смог полюбоваться достопримечательностями французской столицы. Писатель обильно потчует нас историческими деталями. Например, сообщает о том, что Драчев служил под началом генерал-майора Николая Александровича Лохвицкого, три сестры которого занимались литературой: поэтесса Мария, переводчица Елена и писательница Надежда, которая Тэффи. Скончался генерал в 1933-м, не дожив 7 лет до того, как немецкий сапог ступил на Champs Élysées. Николай Александрович и Керенского, и большевиков не любил, но командиром был грамотным, и воспитал Павла Ивановича Драчева. Автор позволяет себе и пофантазировать на историческую тему. В знаменитый эпизод раскола русских войск в лагере Курно в Жиронде, когда до наших «французских бригад» дошла информация о Февральской революции, Александр Сегень вставляет сцену: прапорщик Гумилев читает стихотворение «Та страна, что могла быть раем». Скажут: Пикулевщина. Но Валентин Пикуль открыл для читателей множество исторических деталей, до него известных лишь узким специалистам. Вот и Сегень в своём романе открывает нам малоизвестные страницы истории Великой Отечественной. Насколько художественно убедительно он это делает – судить читателю.
Из малой прозы хотелось бы остановиться ещё на рассказе петербурженки Марии Зыряновой – она же Мстива (псевдоним). Рассказ «Петрушка». Это типично молодежный рассказ, но текст не несет признаков сетевого письма. Почти неуловимые питерские интонации: «снежная баба», у москвичей это снеговик. Петя работает в ресторане быстрого питания. Он из Торжка, после армии поступил в какой-то вуз, но его отчислили за прогулы. «Последний отдых стоил ему дорого — он заболел в октябре и три недели торчал на неоплачиваемом больничном. Как итог — вновь выросший долг на кредитных картах. Аренда, коммуналка, лекарства, еда — четыре всадника петькиного апокалипсиса. С едой он справился, питался только на работе. С лекарствами тоже, правда, судя по самочувствию, рано. Со счетами за коммунальные услуги сложнее, но он не сдавался: выключил все электроприборы какие мог, оставил только холодильник, перекрыл батареи, стирал в тазике, а душ принимал в служебной раздевалке. На аренду повлиять он уже не мог, но с этим удалось смириться. Сегодня он оставался на работе на сутки». В общем, перед нами полная сложностей и забот жизнь современного молодого человека. К рассказу есть претензии. От недостоверного: сомнительно, чтобы в 2019-м, на что точно указывает автор, у «поваренка» было несколько кредитных карт. Закончив ночную уборку в ресторане, «потный, грустный и усталый, он пошел в душ. Прямо в одежде — заодно и постирается, а мокрые вещи спрячет в пакет и высушит уже дома». Это уж как вы хотите, но странность какая-то подозрительная. И придирок: интернет-переписка в очевидно ньюгенных текстах давно отображается прямыми шрифтами в столбик. До условий: Новогодняя ночь, а Петя нищий и помыться негде; это называется «котики» – когда обстоятельства работают сами и не нужен талант автора: бездомные котята и тому подобное. Конечно, автору есть над чем работать. Но радует, что «Москва» обращает внимание на молодых.
В шестом номере представлена повесть Игоря Смолькина, он же Изборцев, «Серебряный меч Алтынска» – не о холодном оружии, а об экзотическом цветке. Изборцев известен любовью к российской этнографии, краеведению. Но эта его повесть – о не вполне реальном городе. Усть-Алтынск действительно некоторое время существовал на реке Алтын, но в первой трети XVII века был разорен одним из Строгановых. Повесть построена композиционно прихотливо – в каждой части находим сюжетный зародыш части следующей. Она населена множеством героев. Автор описывает жителей Алтынска, дореволюционных и нынешних. Священники, литераторы, тележурналистка, какой-то полубандит и полицейский, участники СВО, даже приходской кот Вергилий. Тот, кто знаком с большой книгой Игоря Изборцева «Сильнее бурь», знает о тяге писателя к чуду. Тяге не инфантильной, а опирающейся на духовное видение. В новой повести «Серебряный меч…» такое чудо – экзотическое растение, некогда приобретенное для оранжереи, которая не была достроена по причине растрат и по решению депутатов дореволюционной городской думы. Но цветок как символ неугасимой человеческой созидательной деятельности дожил до наших времен. Чудо и есть главный герой повести. «Гавайский подсолнух аргироксифиум расцвел утром в понедельник Светлой седмицы. Первой это заметила старший цветовод-декоратор Лушинской оранжереи Нинель Ивановна Орлова. Она набрала нужный номер и с волнением в голосе доложила об этом начальству. В это время во всех храмах Алтынска звонили в колокола…».
Поэтический раздел представлен двумя авторами: Динарой Керимовой и Евгением Юшиным.
Стихи Динары Керимовой, филолога из Дагестана, душевные, способные утишить боль, уврачевать – для чего, наверное, и нужно искусство. Порой, правда, поэтесса немного вольно и неосмотрительно обращается со словом: «хлебом, испеченным руками» (конечно, все мы слышали про метонимию, но всё же руками ничего не испечь), «И портреты мои не зарамливай ты до поры», «подвыросшей младшей сестры». Зарамливай, подвыросшей – само по себе не очень, а идущие через строчку — и вовсе перебор.
Надо отметить, что ритмический рисунок стихов достаточно разнообразен. Хотя отчётливо чувствуется не до конца переплавленное в собственный голос влияние Цветаевой:
Чудит февраль — то моросит, то греет,
А я к тебе бегу еще быстрее,
Чем мир к весне и океан к песку,
Холодному еще с прошедшей ночи,
Не по земле — по перевивам строчек,
К победному готовых марш-броску…
И:
Сохрани и спаси, отслужи материнский молебен
И портреты мои не зарамливай ты до поры,
Приготовься встречать меня солью и подовым хлебом,
Испеченным руками подвыросшей младшей сестры….
(«Матерям бойцов СВО посвящается»)
Опытный Евгений Юшин удивляет поэзией живой, свежей. Вот одновременно песенное и эпичное:
От деда пахнет медом, туманом, огородом,
Рыбацкою лодчонкой, копченым рюкзаком,
От бабушки — стогами, вареньем, пирогами,
От мамы то малиной, то теплым молоком.
От бати — пот и порох, и дней суровый ворох.
Жена рассветом пахнет и щебетом детей.
Стоим и замираем, а в церкви пахнет раем,
А в церкви пахнет раем и родиной моей.
Палитра запахов внушительная. Но вот как пахнет «щебет детей», это, конечно, хотелось бы у автора выяснить. И ещё – зачем дед коптил рюкзак?
Документальный блок номера, посвященный 80-летию Победы, открывает отрывок из книги музыканта, виртуоза-кларнетиста, фронтовика и педагога Ивана Пателеевича Мозговенко (1924-2021) «Соло для кларнета и не только», составленной его дочерью Мариной Мозговенко. «Капельмейстер Павел Кондрашов докладывает: — Оркестр построен! Генерал дружелюбно, с улыбкой говорит: — Здравствуйте! — Здравия желаем, товарищ генерал! — Друзья, сложилась такая ситуация: Георгий Константинович Жуков приказал добыть «языка». Я послал одну группу разведчиков — никто не вернулся, послал другую — опять никто не вернулся. Приказ выполнить не можем... Обращаюсь к вам с просьбой: кто согласен идти в разведку добровольно — шаг вперед! И весь наш взвод сделал этот шаг!».
Историк Константин Залесский публикует в «Москве» очередную главу (предыдущая была в майском номере) новой книги «Победа вне стенограмм». Название не вполне корректное: Залесский не выдумал ни строки, вся его книга основана на документах, которые приведены и в журнальном фрагменте. Речь Жукова на победном параде полностью, 2500 персон на торжественном приеме, состав парадных «коробок» включая собаководов, разные мифы о перчатках… «Прохождение частей действующей армии завершилось. Оркестр, непрерывно игравший военные марши, неожиданно замолчал. На часах было 11:25. Над Красной площадью повисла тишина… 80 юношей-барабанщиков ударили в барабаны. Резкая дробь буквально разорвала тишину. В движение пришел «триумфальный батальон»… 200 человек швырнули 200 немецких знамен к подножию мавзолея». Читается, как приключенческий роман.
В традиционной «Московской тетради» трагичная, но и героическая, духоподъемная публицистика Александра Васькина о вкладе виднейших деятелей искусства в дело Победы. Оперный режиссёр Борис Покровский и бас Иван Петров, тенор Иван Козловский и трубач Тимофей Докшицер, певица Софья Преображенская и балерина Татьяна Вечеслова, композиторы Борис Асафьев и Тихон Хренников… Страшная война, а люди свое дело делали. Тут понимаешь: народ крепок, если рождает не только генералов из царских унтеров, конструкторов и ученых, но и музыкантов, и тех, кто может обо всем этом рассказать.
Литературовед Галина Дербина обращает внимание читателя на одного необычного героя романа Булгакова «Мастер и Маргарита» – солнце. Неожиданно и любопытно.
Писатель и публицист Галина Щербова рассказывает о театральной жизни Москвы: «Дон Жуан», «Севильский цирюльник», Чехов… Если не успели на самые значимые премьеры – читайте Щербову.
Беседа заместителя главного редактора журнала «Москва» Михаила Попова с главным редактором издательства «Молодая Гвардия» Марией Залесской – о политике издательства, о «творчестве» искусственного интеллекта и «Жизни замечательных людей».
Завершает номер раздел «Домашняя церковь». Его автор Игорь Бжезицкий в эссе «Дихотомия майдана 2014 года» говорит: «Я веду полемику со своими братьями и сестрами по ту сторону конфликта и отчетливо вижу, что у нас нет не то что набора терминов, способных помочь объяснить друг другу корень конфликта, у нас не совпадают понятийные аппараты, идентифицирующие текущие процессы». Увы.
Сергей ШУЛАКОВ