Опустив покатые плечи и ссутулившись, сидит пожилой грузный мужчина с крупными чертами лица, изрезанного глубокими складками морщин, высоким лбом и блестящей, как бильярдный шар, лысой головой. На грубоватом лице выделяются грустные глаза, обесцвеченные прожитыми годами. Они как-то виновато смотрят на собеседника, словно ища у него поддержки своим сокровенным мыслям. Вдруг он откинул голову, распрямил плечи и твёрдым голосом спросил меня: «Желаете послушать мой рассказ об отце? Хотите знать, как проходила коллективизация казаков-калмыков в Сальской степи?» Получив утвердительный ответ, он начал повествование.
– Зовут меня по-калмыцки Абиль, а по паспорту – Алексей, родом я из донских калмыков Богшрахинского аймака, станицы Ново-Николаевской. Мой отец Василий Балыков происходил из зажиточной казачьей семьи. В молодости в составе Донского полка принимал участие в Русско-японской войне 1904–1905 годов, затем участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Воевал в рядах Добровольческой армии под командованием генералов Корнилова, Краснова и Деникина. За проявленные героизм и мужество при защите Отечества был награждён Георгиевским крестом.
При советской власти о боевых царских наградах отец умалчивал: это стоило бы ему жизни. По Божьей милости, он избежал репрессии после Гражданской войны, раскулачивания и «ежовской чистки» 1937 года. На всю жизнь осталась у него в памяти кампания по коллективизации – создание колхоза в родной станице Ново-Николаевской. Я расскажу вам то, что слышал от него.
Стояла поздняя осень, ночью случались лёгкие заморозки, и поверхность почвы покрывалась бело-серебристым налётом инея, который под первыми лучами солнца сверкал всеми цветами радуги, радуя станичных ребятишек. Станица просыпалась ранним утром, как бы торопясь опередить красный диск восходящего солнца. Знаком приближения рассвета служил громкий перепев петухов. Сначала где-то далеко на окраине станицы робко пробовал свой голос молодой петушок, его поддерживал солидный петух с соседнего двора, и, как морская волна, перекатом со двора на двор переходила симфония петушиного пения. Старые казаки и казачки по голосу петуха определяли, кто его хозяин, с какого он куреня.
Служивый казак Егор Басанов, молодой, красивый, стройный, с пышными фельдфебельскими усами, в ладно подогнанном офицерском френче, подпоясанный скрипучим широким ремнём, перетянутый через плечо портупеей, в блестящих хромовых сапогах со звенящими шпорами, вышел на крыльцо дома. Глубоко вдохнул отдававший морозцем свежий утренний воздух, сладко, до хруста в суставах, потянулся всем телом и бросил беглый взгляд на открывшийся перед ним вид.
Вот она, родная станица, знакомая с босоногого детства каждой степной тропиночкой, каждой былиночкой, а с околицы начиналась и уходила к горизонту бескрайняя Сальская степь с алыми тюльпанами и жаворонками в бездонном голубом небе.
Молодым пареньком Егор покинул родную станицу. Его вместе с одногодками-станичниками призвали в царскую армию. Службу проходил в составе Донского полка в Польше. За два года освоил все азы солдатской науки. На учебных занятиях по верховой езде и в рубке лозы равных ему не было в сотне. Однажды в полк с инспекторским визитом прибыл генерал – командующий военным округом. По этому случаю полк со знаменем был построен в боевом порядке. По взмаху руки офицера-капельмейстера полковой духовой оркестр заиграл встречный марш, и командир на вороном коне встретил принимающего парад командующего округом – седовласого генерала, ладно сидевшего на грациозном белом коне, красиво перебиравшем передними ногами в такт духовому оркестру. Командир чётко отрапортовал командующему о построении полка. После приветствия были продемонстрированы показательная джигитовка, рубка лозы с преодолением искусственных препятствий, стрельбы по мишеням на полном скаку и другие упражнения. В них казак Егор Басанов показал высший класс. Командующий округом в знак благодарности за службу подарил ему именные серебряные часы.
Вскоре началась Первая мировая война. Егор вместе с полком попал на Южный фронт в Бессарабию, затем в Румынию. В составе Донского полка он принимал участие в знаменитом прорыве под командованием талантливого русского генерала Брусилова и дослужился до чина сотника. Казачья сотня, которой командовал Егор Басанов, отличилась во многих сражениях в Австро-Венгрии, Польше, Восточной Пруссии. За храбрость и умелое командование его наградили двумя Георгиевскими крестами и медалью. Военные успехи русской армии на германском фронте были значительно ослаблены произошедшим военным переворотом в феврале 1917 года.
После отречения Николая II от престола под влиянием большевистской пропаганды многие части казачьих формирований на фронте перешли на сторону революции, в числе красных казаков оказался и сотник Егор Басанов. После возвращения с фронта в родную станицу он добровольно вступил в краснопартизанский отряд своего станичника Василия Хомутникова. Отряд за период военных действий в Сальских и Приманычских степях, вплоть до Царицына, вырос до кавалерийского полка легендарной Первой конной армии Семёна Будённого. В его составе Егор прошёл по всем дорогам Гражданской войны на юге России: Дон, Царицын, Ставрополье, Кубань, Северный Кавказ...
После войны вернулся в станицу и возглавил комитет бедноты. Бывшему красному конармейцу предстояло собрать станичный казачий круг и решить вопрос о вступлении в колхоз. Гонцы-мальчишки, которым он накануне поручил оповестить станичников о сборе круга, утром доложили ему, что задание выполнено.
Управившись с домашними хлопотами и выгнав скотину с базов на пастбище под присмотр пастуха, к станичному правлению – деревянному флигелю с высоким крыльцом – стали подходить казаки и казачки, стар и млад, образуя широкий круг.
Сам круг делился на отдельные группы: седобородые степенные старики составляли свой круг, затем следовал самый буйный и шумливый круг бывалых казаков-фронтовиков, пропахших табаком и порохом, к ним поближе старался примкнуть круг задиристых вдов-казачек, отдельной группой стояли нарядные молодые девушки-казачки, громким смехом привлекая растревоженные сердца парней, тоже составлявших свой круг. Вся эта колоритная масса народа, разодетого кто во что горазд по времени того лихолетья, являла собой красочную картину, достойную кисти Сурикова или Репина. В каждом круге был свой шутник и задира, который поговорками и прибаутками веселил и забавлял честной народ. Шум, гам и весёлый смех далеко разносились по опустевшим улицам, пугая бродячих собак и кошек.
Вот наконец появился Егор Басанов. Молодцевато и быстро поднялся на высокое крыльцо станичного правления, сняв папаху, окинул взглядом станичников и поднял правую руку, требуя тишины и порядка. Толпа постепенно затихла, замолкли и самые неугомонные балагуры и забияки, получив подзатыльники от соседей.
Егор начал речь: «Товарищи станичники! Власть атаманов, помещиков и буржуев кончилась! Мы, братья-казаки, кровью добились нашей родной советской власти! Отныне и навеки земля принадлежит крестьянам, а заводы и фабрики – рабочим. Мы, казаки, должны личный скот, сельхозинвентарь и птицу сдать в колхоз на общее пользование, а сами вступить в члены коллективного хозяйствования, то есть в колхозы. Земля обобществляется и навечно переходит в собственность колхоза. Наш лозунг: «Кто не работает, тот не ест!» Да здравствует диктатура пролетариата! Ура, товарищи!»
Казаки безмолвствовали. Толпа замерла и притихла, как природа, ожидающая бури. Диковинные слова услышали казаки-станичники из уст Егора Басанова: «диктатура пролетариата», «обобществление земли и скота». Что они на самом деле обозначают?
На середину круга вышел девяностолетний уважаемый станичниками казак Бальдыр с золотой серьгой в мочке левого уха. Опираясь дрожащими руками о суковатую дубовую трость, он громко кашлянул, приложил руку к правому уху, ибо был контужен ещё в Русско-японскую войну, и спросил: «Слушай, Егор! Чего ты мелешь? Что землю надо об... об... обществлять? Ты знаешь, сынок, что в старое время у казаков земля была общинного пользования. Родился у казаков сын, получай свои десятины земли. Казак имел свой пай земли, трудился на ней, кормил себя и государство. И в то же время нёс государственную службу, защищая Отечество. Вот кто такой казак! Мне, старому человеку, непонятно, зачем нам, казакам, колхоз? По моему убеждению, как казак работал на своей собственной землице, так и должен работать при советской власти. А скота своего я в колхоз не отдам».
Слова старого казака взволновали многих. На середину круга вышла одинокая старуха Намжил, у которой два сына погибли: старший пал на германском фронте в 1914 году, а младший – в 1918 году на Гражданской войне. Она обратилась к Басанову: «Егор! Как быть мне? У меня нет скота, кроме десятка кур и старого кочета. Есть коза, которую держу ради молока для калмыцкого чая. По-твоему, выходит, что я должна их сдать в колхоз, а сама что я буду есть? Ты об этом думал али нет?».
После её слов круг казаков, как растревоженный улей, начал шуметь и роптать. Из дальних рядов послышались недовольные выкрики и даже угрозы. Это было похоже на стихийный бунт.
Егор судорожно мял мохнатую казачью папаху – признак того, что близок к необузданному гневу. Такое состояние ощущалось им, когда, выхватив шашку из ножен, скакал на врага. С трудом сдерживая себя, нахлобучив злосчастную папаху по самые уши, он призвал круг казаков к спокойствию и тишине. Егор не думал, не гадал и не ожидал такого яростного сопротивления станичников своему предложению вступить в колхоз.
На вопрос старухи Намжил ответил: «Да, будем обобществлять не только скот, но и домашнюю птицу. Таковы директивные указания центральных органов власти. С голоду помирать никому не позволим. Все колхозники-труженики будут питаться из общественного котла. Разве это плохо? Дорогие бабоньки-казачки, ведь мы вас освобождаем от тяжёлого и изнурительного домашнего труда. За это вы нас должны благодарить. Теперь, при советской власти, как сказал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин, каждая кухарка должна научиться управлять государством!»
Выслушав увещевающую речь Егора, на середину круга вышла красавица Намча. Муж её, офицер царской армии, в 1920 году ушёл с отступающей Белой армией в Крым, а оттуда переправился за границу, и Намча осталась одна-оди-нёшенька коротать бабий век в родной станице. Она отличалась твёрдым мужским характером и острым языком, знала все станичные новости и сплетни, замечательно играла на саратовской гармошке плясовые калмыцкие мелодии, поэтому частенько в её доме собирались стар и млад, чтобы попеть и поплясать. Её авторитет в станице был весьма велик. На сей раз Намча была в мужниной офицерской казачьей бекеше, отороченной серым каракулем, которая, кстати, особенно подчёркивала её стройный стан. На голову и плечи наброшена яркая цветастая широкая цыганская шаль. Чёрные, смоляные волосы были гладко зачёсаны. У неё были выразительные глаза с загнутыми длинными ресницами, тонкий нос и алые губы. На пунцовых щеках с родинкой при улыбке появлялись ямочки. Немало станичных молодцев-казаков вздыхало по ней, ей посвящали песни и пытались расположить к себе, завоевать её внимание, но ни один не добился благосклонности.
Намча, высоко подняв голову, с гордой осанкой, стуча каблучками сапог, подошла к кругу стариков и, прижав правую руку к груди, отвесила им земной поклон. Затем с белозубой улыбкой, покачивая крутыми бёдрами, подошла к кругу казаков-фронтовиков и им также поклонилась. Отчаянные казаки, разинув рты, застыли в неподвижности, изумляясь её колдовской красоте. После этих церемоний Намча подошла к оратору, встав перед ним, расстегнула бекешу, приоткрыла грудь и, подмигнув ему, спросила: «Егор! А баб тоже будешь обобществлять в своём колхозе?»
От злости Егор побагровел, глаза сверкнули гневом, дернул он яростно себя за усы, а народ уже стонал от хохота. Особенно заходились казаки-фронтовики: «Ну, баба даёт! Ну, Намча! Не баба, а горячий конь!»
После некоторого замешательства, вызванного дерзкой выходкой Намчи, Егор пришёл в себя и со злостью сказал: «Намча, благодари Бога, что сейчас советская власть! А в прежнее время за твой злой язык и бесстыжую выходку я тебя так отстегал бы этой плёткой, что маму родную ты позабыла бы!»
После этой сцены Басанов поспешил распустить станичный сход. Он поручил председателю сельсовета Тарасу Амбурову составить группу активистов из бедноты, сделать подворный обход и описать весь имеющийся скот и птицу. В момент закрытия схода внезапно поднялся ураганный ветер, всё сметавший на пути. Бешеным ветром посрывало железные листы с крыш, с петель – наружные двери домов, построек и сараев, с корнем вырывало деревья. Старики и старухи с трудом добирались до куреней, прося у бурханов милости и пощады, повторяя: «О, Дярке! О, Дярке!» («О, Боже! О, Боже!).
Между тем небо над головой сплошь почернело, приобретя свинцовый оттенок. На мгновение ослепляя глаза, засверкали молнии в чёрном небе, и с сухим треском грянул поздний осенний гром. Старые люди предрекали, что такое необычное природное явление – предзнаменование большой беды.
Буквально через год по всем сёлам, по всем отдалённым уголкам России-матушки началась массовая кампания раскулачивания крестьян, и в первую очередь – казачества. На каждый двор приходили так называемые активисты комитетов бедноты, которые описывали имущество и забирали скот. Всё это свозилось на колхозный двор, а хозяева объявлялись кулаками-мироедами и выселялись в места, не столь отдалённые – на Урал и в Сибирь.
Председатель организованного в станице Ново-Николаевской колхоза Егор Басанов по доносу в 1937 году был арестован как враг народа, но остался жив и в дальнейшем разделил участь своего народа. ′