Сергею Смирнову мы благодарны прежде всего за воскрешение подвига защитников Брестской крепости. А что известно о нём самом? Да почти ничего.
Я начну свой рассказ о Смирнове с короткой его автобиографии, подготовленной в мае 1958 года для отдела творческих кадров Союза советских писателей. В ней сообщалось:
«Родился 13 (26) сентября 1915 года в Ленинграде. Отец Смирнов Сергей Алексеевич – служащий, инженер (сейчас пенсионер), мать Смирнова Мария Фёдоровна – домохозяйка. Сейчас родители живут со мной.
В 1930 г. в г. Харькове окончил семилетку. Учился в электротехникуме, одновременно работал электромонтёром на Харьковском электромеханическом заводе (1931–32 гг.). Там же в 1931 г. вступил в комсомол.
В 1932 г., переехав с семьёй в Москву, поступил на I курс Московского энергетического института, который окончил в 1937 г. без защиты диплома. С 1934 г. начал печататься в газетах. С 1937 по 1941 г. учился в Литературном Институте Союза писателей. С 1937 по 1940 г. работал литературным сотрудником в редакции газеты «Гудок».
С началом Великой Отечественной войны вступил в истребительный батальон Советского района г. Москвы. Был отчислен вместе с другими студентами Литинститута для сдачи госэкзаменов. Находился в эвакуации по линии Союза писателей в Узбекистане и Киргизии. Летом 1942 г. призван в армию, в январе 1943 г. окончил училище зенитной артиллерии в Уфе и прибыл на фронт. Был командирован взвода, а с июня 1943 г. литературным сотрудником (потом спецкором) армейской газеты «Мужество» 27 армии на Степном, 1, 2 и 3 Украинских фронтах.
В 1946 г. переведён в Военное издательство в Москву (нач. отделения худож. литературы).
С 1950 до 1954 г. – заместитель главного редактора журнала «Новый мир». С 1954 до конца 1957 – на творческой работе. С декабря 1957 г. – заместитель председателя Правления МОСП».
(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 485, лл. 21–22).
Теперь остановлюсь на некоторых фактах из биографии писателя.
С долго не мог определиться, что ему ближе: работа инженера, журналиста, стихи или проза. Уже перед самой войной он решил, что его главное дело – популяризация науки. С какой страстью он писал свою первую книгу об изобретателе тормоза Казанцеве. Но война спутала все планы.
Осенью сорок первого года Смирнову пообещали назначение во фронтовую печать. Но пока оформлялись документы, немцы вплотную подошли к Москве. Оставшийся за руководителя Союза писателей Валерий Кирпотин в страшной панике не стал вникать в детали и распорядился всех не ушедших на фронт выпускников Литинститута эвакуировать. Так Смирнов в ноябре сорок первого года попал в Среднюю Азию. Но отсиживаться в тылу ему было стыдно.
19 февраля 1942 года Смирнов обратился с письмом в Союз писателей к новому оргсекретарю Петру Скосыреву. Он писал:
«Многоуважаемый Пётр Григорьевич!
Прежде всего разрешите напомнить Вам о себе. Моя фамилия Смирнов. Я бывший студент Литературного Института Союза писателей, молодой писатель-прозаик. Вы, вероятно, помните меня. Во-первых, как участника бригады, ездившей на строительство Ферганского канала, а во-вторых, по нашим встречам в Ташкенте в ноябре 1941 г. я и ещё несколько моих товарищей студентов были тогда эвакуированы Союзом из Москвы в Ташкент (16 октября). Быть может, Вы вспомните наши разговоры об отъезде в Сталинабад, что, к сожалению, тогда не удалось. Впоследствии я выехал с Наманганской группой как руководитель этого эшелона. Надеюсь, теперь Вы вспомните меня и перейду к делу.
Суть его в том, что до эвакуации из Москвы, будучи добровольцем истребительного батальона, я в числе других студентов института был в начале октября отчислен из части для сдачи государственных экзаменов и дальнейшего использования по линии отдела печати Политуправления РККА во фронтовой или армейской газете.
Однако, ещё не успев сдать документы в Политуправление, мы были 16 октября эвакуированы. Связь с отделом печати была потеряна.
Будучи направлен в Наманган, я работал там некоторое время в облисполкоме – начальником отдела кадров и одновременно сотрудничал в областной газете. В конце декабря я был приглашён на работу в лесозаготовительную организацию, ведущую лесоразработки в горах Киргизии, и уехал из Намангана сначала в гор. Токтогул, а оттуда на станции Быстровка близ Фрунзе, где нахожусь и сейчас (в длительной командировке).
Пользуясь тем, что моя жизнь приняла сейчас более или менее осёдлый характер, я решил восстановить связь с Политуправлением. На днях Чуйский объединённый райвоенкомат, где я состою на военном учёте, направил в Москву в Политуправление РККА мои документы и моё заявление с просьбой направить меня на работу во фронтовую печать. В отдельном письме на имя начальника отдела печати я просил по возможности ускорить моё назначение, т.к. через месяц-полтора я, вероятно, должен буду уехать из Быстровки и ещё не знаю куда.
К Вам, Пётр Григорьевич, я осмеливаюсь обратиться с просьбой, имеющей для меня очень важное значение. Как член Оборонной комиссии С.С.П. Вы, если найдёте это возможным, могли бы сильно помочь мне в моём назначении – поддержать мою просьбу перед отделом печати. Я журналист с 8-летним практическим стажем, в прошлом сотрудник «Гудка», где печатались мои очерки, фельетоны, статьи. Как писатель я – автор ряда брошюр, выпущенных в 1940–41 гг. Трансжелдориздатом (художественно-публицистические очерки гл. образом об изобретателях). Последняя моя работе – шестилистовая книга об изобретателях Казанцеве и Матросове, подготовленная к печати (вплоть до сигнального экземпляра), но не вышедшая массовым тиражом в связи с войной. Очерки о Ферганском канале, написанное мною, получили хорошую оценку в Гослитиздате, но, как Вы помните, вся книга осталась неизданной. Я комсомолец с 1931 года и, вероятно, уже был бы кандидатом ВКП(б), не помешай мне злополучная эвакупция.
Помня Ваше любезное отношение ко мне в Ташкенте, я надеюсь, что Вы не сочтёте мою просьбу за дерзость. Работая сейчас на хозяйственной работе, я считаю, что приношу меньше пользы, чем если бы работал на фронте по своей специальности. Я уверен, что мои знания и опыт дадут мне возможность выполнить любое задание отдела печати Политуправления и, если Вы, Пётр Григорьевич, не откажетесь быть моим протеже, гарантирую, что никогда не дам повода Вам раскаиваться в этом. Мне кажется, что и дирекция, и мои товарищи по институту и «Гудку» могли бы подтвердить Вам это.
Заранее благодарю за всё, что Вы найдете возможным сделать.
С приветом С.Смирнов.
Мой адрес на всякий случай: Киргизия, Быстровка, до востребов. Смирнов Серг. Серг.»
(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 485, лл. 35, 35 об., 36, 36 об.).
Но Скосырев, похоже, оказался бессилен. Вместо армейской печати Смирнов в 1942 году попал в передислоцированное в Уфу Севастопольское училище зенитной артиллерии. После ускоренной подготовки он в самом начале 1943 года получил назначение на Северо-Западный фронт командиром взвода 23-й зенитной дивизии.
Позже в Союзе писателей предприняли ещё одну попытку перевести Смирнова во фронтовую печать. 16 февраля 1943 года оргсекретарь военной комиссии Союза И.Любанский отправил на фронт следующий документ:
«Заместителю командира зенитно-артиллерийской дивизии по политчасти
Подполковнику Высоцкому
В вашей дивизии служит в качестве командира пулемётного взвода лейтенант Смирнов С.С.
Тов. Смирнов – молодой писатель, окончил в 1941 г. Литературный Институт Союза Советских Писателей СССР. В течение трёх лет работал литературным сотрудником редакции газеты «Гудок», является автором ряда рассказов и книг «Путь изобретателя», «Механик из Поволжского села», «Изобретатели тормозов».
Военная Комиссия Президиума Союза Советских Писателей СССР обращает Ваше внимание на целесообразность использования тов. Смирнова по его специальности в редакции дивизионной газеты или при Политотделе дивизии».
(РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 137, л. 33).
Но и это обращение не возымело никакого действия. По одной из версий, Смирнова не перевели во фронтовую печать из-за отца.
Отец Смирнова в начале войны работал главным электриком в лаборатории прокатки и прокатного машиностроения Наркомата чёрной металлургии. Но в ночь на 7 ноября 1942 года его арестовали. В вину ему поставили дефект в одном из масляных выключателей, из-за чего на подстанции лаборатории случилась авария. Следователь Карпов две недели мучил пожилого инженера допросами. В ответ отец Смирнова потребовал назначить техническую экспертизу. Когда обвинение во вредительстве лопнуло, Карпов приписал арестанту антисоветские разговоры, критику осенью сорок первого года советского командования и положительные отзывы о немецких электромоторах. В итоге в марте 1943 года особое совещание НКВД приговорило отца Смирнова к пяти годам исправительно-трудовых лагерей, отправив его сначала в Мордовию на станцию Потьма, а потом в закрытую химлабораторию на шоссе Энтузиастов в Москве.
В газету 27-й армии «Мужество» Смирнов попал лишь в июле 1943 года.
Особое место в биографии писателя занимает работа в журнале «Новый мир». Смирнов попал туда в начале 1950 года в качестве ответственного секретаря – заместителя главного редактора (напомню, что возглавлял журнал тогда Твардовский). По распределению обязанностей он больше занимался публицистикой и особенно вопросами науки. Сохранилась его переписка с В. Обручевым, И. Ефремовым и другими учёными, сочетавшими научные занятия с литературой.
Видимо, тогда же Смирнов задумался и о восстановлении белых пятен в истории Великой Отечественной войны. Уже 27 марта 1950 года он обратился к начальнику Главного Политического Управления Вооружённых Сил СССР генерал-лейтенанту тов. Крайнюкову К.В. Смирнов писал:
«В Управлении Пропаганды и Агитации Главного Политического Управления хранится дневник погибшего в керченских каменоломнях политрука Серикова, который мог бы представить большой интерес для советского читателя как яркий патриотический документ времён Великой Отечественной войны. Редакция журнала «Новый мир» хотела бы напечатать выдержки из этого дневника в ближайших номерах журнала.
Как сообщил нам полковник тов. Рудницкий, для получения этого дневник необходимо Ваше разрешение. Просим разрешить тов. Рудницкому выдать рукопись дневника редакции «Нового мира». Рукопись будет возвращена по использовании, а подготовленные к печати выдержки согласованы с Управлением Пропаганды и Агитации».
(РГАЛИ, ф. 1702, оп. 4, д. 94, л. 4).
В конце 1950 года Твардовский предложил своему заместителю подумать о вступлении в Союз писателей. Одну из рекомендаций Смирнову дал Самуил Маршак. «Сергей Сергеевич Смирнов – один из тех людей, которые пришли в литературу с большим житейским опытом, – отметил Маршак. – Его военные очерки («В боях за Будапешт») сочетают документальную точность фронтового дневника с живостью художественного рассказа. Избегая приёмов ложной беллетризации, автор умеет говорить о больших событиях просто, лаконично, без прикрас и приобретает этим безусловное доверие читателя, чувствующего в нём непосредственного участника изображённых событий.
С тщательностью и любовью рассказывает тов. Смирнов о замечательной семье рабочих-изобретателей. Несмотря на то, что в книге «Династия Казанцевых» нет того, что называется фабулой, повествование подчинено определённому художественному замыслу и развивается интересно и стройно. Технические сведения, содержащиеся в книге, не только не затрудняют восприятие, но и повышают интерес к истории изобретения.
Книги тов. Смирнова дают все основания надеяться, что дальнейшей своей работой он может способствовать развитию художественного очерка, посвящённого труду советских людей в мирное и военное время.
Полагаю, что С.С. Смирнов вполне достоин быть членом Союза советских писателей».
(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 485, лл. 82, 82 об.).
Но председатель приёмной комиссии Леонид Соболев высказал сомнения: не рановато ли было Смирнова принимать. Заступился за Смирнова Василий Гроссман. Выступая на приёмной комиссии, он отметил: «Я знаю Смирнова только как участника нашего литературно-общественного процесса, знаю его с лучшей стороны. Это – человек, очень любящий литературу, горячо подходящий к тем сложным вопросам, которые он решает» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 485, л. 92).
Гроссман знал, что говорил. Это ведь Смирнов решительно отстаивал рукопись его романа «Сталинград» (получивший потом название «За правое дело») в различных инстанциях.
Но летом 1954 года тот же Смирнов отказался поддержать поэму своего начальник Твардовского «Тёркин на том свете». Из-за этого он потом вынужден был из «Нового мира» уйти.
Оказавшись, что называется, на «вольных хлебах», Смирнов вплотную занялся розысками героев обороны Брестской крепости. Уже весной 1959 года он, только став главным редактором «Литгазеты», прямо на второй летучке вспомнил: «Когда я в 1954 году приехал в Брестскую крепость, её строения взрывали. Был нужен кирпич на строительство домов. Там были надписи, которые оставлялись в 1941 году, которые нельзя было читать без большого волнения; слёзы в глазах появлялись, когда их читаешь, а они летели – нужен кирпич. Пришлось писать две записки, чтобы остановить это разрушение. Сплошь и рядом встретишь такие вещи» (РГАЛИ, ф. 634, оп. 4, д. 2135, л. 43).
На материалах своих поисков Смирнов в 1955 году написал пьесу «Крепость над Бугом», предложив рукопись журналу «Знамя».
По просьбе Вадима Кожевникова и Бориса Сучкова пьесу прочитали Николай Чуковский, Юрий Нагибин иётр Вершигора. Первым откликнулся Нагибин. Он в своём отзыве отметил:
«Хорошая пьеса, которую несомненно стоит печатать. Благородные идеи автора не связали его по рукам и по ногам, как то нередко случается с драматургами, а позволили создать очень нужную, очень напряжённую и, что совсем редкость, – интересную пьесу.
Моё единственное критическое замечание касается последних сцен, где герои становятся порою не в меру велеречивы, к тому же момент весьма неподходящий. Это что-то оперное и не идущее к хорошему реалистическому стилю пьесы.
А вообще – я за».
(РГАЛИ, ф. 618, оп. 16, д. 229, л. 4).
Однако много претензий оказалось у сотрудников редакции Уварова, Дороша и Разумовской. Из-за этого заместитель Кожевникова – критик Людмила Скорино созвала совещание. Дорош сказал:
«3. В военных сценах пока не хватает ощущения того, что люди знают, что они уже обречены. Не хватает духовной наполненности в их разговорах.
4. Жена комиссара погибает рано – её душевные качества не успевают проявиться».
(РГАЛИ, ф. 618, оп. 16, д. 229, л. 9).
Разумовская добавила: «Главная работа предстоит над 2-й частью, где всё запутано, где нет ведущего характера» (РГАЛИ, ф. 618, оп. 16, д. 229, л. 11).
Выслушав все упрёки, Смирнов пообещал: «Постараюсь пропитать героев сознанием, что они сорвали план немцев и, даже погибая, одержали победу» (РГАЛИ, ф. 618, оп. 16, д. 229, л. 13).
После пьесы Смирнов взялся за свою главную книгу – «Брестская крепость».
В конце 1957 года Константин Федин по совету партаппаратчиков из ближайшего окружения Михаила Суслова предложил избрать Смирнова своим заместителем в Московской писательской организации. Но за большую должность пришлось дорого заплатить: в октябре 1958 года Смирнов вынужден был провести собрание, на котором Пастернака исключили из Союза писателей. А потом последовало назначение в «Литературную газету» (на нём настоял лично Суслов).
Многие мемуаристы (в частности, Б.Сарнов, Л.Лазарев-Шиндель, Ст. Рассадин) утверждали, что Смирнов в 1959 году чуть ли не развернул «Литгазету» на сто восемьдесят градусов, превратив её из оплота охранителей в рупор либералов. Но это было сильным преувеличением. Выходившие при Смирнове номера, а также архивные документы свидетельствуют о том, что не всё в этом издании обстояло просто.
Ну не был Смирнов отъявленным либералом. Я приведу одно его письмо, адресованное секретарю ЦК КПСС Фурцевой. Смирнов писал:
«Глубокоуважаемая Екатерина Алексеевна!
Направляю Вам перевод статьи Нормана Казина о беседе с И.Н. Эренбургом, напечатанной в американском журнале «Сатердей ревью». Как мне кажется, отдельные положения, высказанные И.Г. Эренбургом (если они не искажены автором статьи), должны встретить спокойные, но твёрдые возражения со стороны «Литературной газеты».
Главный редактор «Литературной газеты»
С.С. Смирнов
18 ноября 1959 г.»
(РГАЛИ, ф. 634, оп. 4, д. 2186, л. 47).
В других письмах в ЦК Смирнов просил открыть корпункты «Литгазеты» во Франции и Англии. Во Францию он предполагал отправить на год Даниила Гранина, а в Англию – Виталия Закруткина. Осуществись этот план, либералы вряд ли бы обрадовались (особенно назначению их заклятого врага Закруткина).
Проблема была в другом. Придя в «Литгазету», Смирнов передоверился некоторым своим заместителям и членам редколлегии. И кое-кто за его спиной стал насаждать газете чуждый ему курс.
Летом 1960 года Смирнов, поняв свои ошибки, обратился с личным письмом к Суслову. Он сообщил:
«Будучи недостаточно опытным в организационно-административном отношении и, вероятно, недостаточно твёрдым по характеру, я не воспользовался первым периодом своей работы в газете, чтобы решительно реорганизовать редколлегию и аппарат, произвести все необходимые кадровые перемены, хотя в то время Вы сказали мне, что Центральный Комитет понимает естественность таких перемен и я встречу поддержку. Тогда я лишь произвёл несколько остро необходимых замен в аппарате, а в редколлегии заменил только одного человека, решив присмотреться к остальным и надеясь, что я смогу сработаться с ними и создать нужную рабочую, творческую, дружную атмосферу. Признаюсь, что этого я не сумел сделать, и сейчас, спустя полтора года, в редколлегии нет подлинно творческой атмосферы, полного доверия друг к другу, необходимой откровенности и прямоты и сложные, а порой напряжённые, взаимоотношения людей накладывают свой отпечаток и очень часто служат нехорошей подкладкой деловых споров и несогласий, нормальных для всякого коллектива. Есть люди в редколлегии и коллективе, с которыми мне стало работать очень трудно и к которым я не испытываю товарищеского доверия, столь важного для плодотворной совместной работы. Не стал организатором творческой атмосферы в редакции, по моему мнению, и наш партийный коллектив, работа которого, как мне кажется, носит большей частью формальный характер».
(РГАЛИ, ф. 5, оп. 36, д. 119, л. 103).
Смирнов попросил Суслова отпустить его на вольные хлеба, и тот пошёл ему навстречу. Кстати, добрые отношения между ними сохранялись до самой смерти Смирнова.
Ещё работая в газете, Смирнов продолжил заниматься поиском неизвестных героев войны. 17 декабря 1959 года он сообщил одному из своих читателей – Борису Васильевичу Богданову: «Через месяц я уйду в творческий отпуск и собираюсь более основательно заняться обороной Аджимушкайских каменоломен».
Позже Смирнов занялся также поисками героев обороны Лиепаи. В 1965 году он выступил на эту тему по телевидению. Передача вызвала большой резонанс.
Обрадованный, писатель в июне 1966 года решил по поводу Лиепаи обратиться в ЦК партии. Он писал:
«В этом году (в конце июня) исполняется 25 лет героической обороны латышского города Лиепаи (Либавы). В течение десяти дней сухопутные войска, моряки и бок о бок с ними многочисленные рабочие отряды Лиепаи в полном окружении вели тяжёлые бои с гитлеровцами. Их борьба осложнялась отсутствием поддержки с воздуха, нехваткой оружия и боеприпасов и активными действиями в их тылу вражеской агентуры – банд латышских фашистов – айзсаргов. В этих тяжёлых условиях защитники Лиепаи нанесли врагу огромный урон и показали пример истинного героизма, преданности родине и партии, подлинную высоту революционного духа. Известный западно-германский писатель Пауль Каррел в своей книге «Операция Барбаросса» пишет о защитниках Лиепаи:; «В Либаве солдат Красной Армии впервые показал, на что он способен, если опирается на подготовленную оборону и находится под командой хладнокровных и энергичных командиров». Есть и другие свидетельства наших бывших врагов о необычайном мужестве и упорстве защитников города.
До последнего времени история обороны Лиепаи оставалась малоизвестной страницей Великой Отечественной войны. Уже в течение почти года я собираю материалы о Лиепайской обороне и разыскиваю её участников. Сейчас я располагаю несколькими сотнями воспоминаний защитников Лиепаи, документами, относящимися к этой обороне и т.д. Весь материал красноречиво свидетельствует о том, что оборона Лиепаи была исключительным по своему героизму эпизодом первых дней Великой Отечественной войны. Защитники Лиепаи проявили мужество и стойкость не меньше, чем защитники Брестской крепости, а по своим масштабам и по широкому участию рабочего класса города в этой борьбе Лиепайская оборона даже превосходит оборону Брестской Крепости-Героя. Я глубоко убеждён, что подвиг Лиепаи заслуживает самой высокой оценки народа, партии и Правительства.
Обращаюсь в ЦК КПСС с просьбой о том, чтобы, в связи с исполняющимся 25-летием героической обороны Лиепаи (которое будет широко отмечено в городе и во всей Латвии 25–26 июня с.г.), обсудить вопрос о присвоении Лиепае звания Города-Героя. Материал, собранный мной, даёт полное основание для постановки этого вопроса. Кроме того, мне кажется, здесь важен и политический аспект. Для сравнительно молодой советской республики Латвии (учитывая особенности национального вопроса) присвоение этого высокого звания одному из самых крупных промышленных центров, который издавна славился своими революционными традициями, имело бы особенно большое значение и способствовало бы укреплению дружбы между латышским и русским народами и воспитанию латышского народа и особенно молодёжи в духе советского патриотизма.
С глубоким уважением
С.С. Смирнов,
писатель, лауреат Ленинской премии»
(РГАЛИ, ф. 2528, оп. 1, д. 599, лл. 9–10).
Это письмо Смирнов 13 июня 1966 года передал лично Суслову.
А потом началась борьба за восстановление справедливости в отношении оставшихся в живых ветеранов Второй ударной армии, которой командовал генерал Власов, в плену согласившийся служить фашистам. И вновь писателя начальство не захотело услышать.
В отчаянии Смирнов 9 января 1970 года обратился к Суслову. Он писал:
«Глубокоуважаемый Михаил Андреевич!
Вынужден беспокоить Вас, помня Ваше неизменно доброе отношение ко мне и, будучи уверен, что вопрос, о котором идёт речь, имеет значение не только для меня.
В 1967 году на Вашей родине – в Новгороде я встретил удивительного героического человека – простого рабочего Новгородского химкомбината, Николая Орлова, который в 1946 году (ему было тогда 18 лет), работая па станции Мясной Бор, стал самоучкой-сапёром и, научившись снимать все типы наших и немецких мин, первым прошёл через многослойные минные поля в так называемую Долину Смерти, где сражалась в окружении в 1942 году и в значительной части погибла наша Вторая Ударная армия. Он снял своими руками за 20 дет около десяти тысяч мин, а проложив себе дорогу в Долину смерти, находил там множество останков павших (их не могли похоронить много лет, потому что месте было не разминировано, а сапёров в те первые послевоенные годы не хватало – армия лишь постепенно, год за годом, очищала эти леса и болота от десятков тысяч мин). Он сам предавал земле погибших, а если обнаруживал их документы, то подолгу искал родных в разных уголках Союза и сообщал им где погибли и где похоронены их близкие. Он нашёл более 200 документов и более чем в 70 случаях разыскал родных. Всё это он делал добровольно и бескорыстно (кстати, он до сих пор ничем не награждён). Естественно, что такой образ молодого рабочего увлёк меня и я решил рассказать о нём советским людям. Этот мой замысел был одобрен руководителями Новгородского Обкома КПСС.
В 1968 году я рассказал о Николае Орлове в трёх передачах по телевидению, которые были засняты на плёнку и прошли соответствующую цензуру. Потом мной были написаны сценарий документального фильма «Комендант Долины Смерти» в 2-х частях и рассказ под тем же названием, объёмом около 3 авторских листов (70–80 стр. на машинке).
Фильм был снят Ленинградской студией кинохроники в конце 1969 года, а рассказ был набран и свёрстан в журнале «Дружба народов» и должен был выйти в № 12 за 1969 год. В сокращённом виде этот рассказ уже напечатался в газетах «Новгородская правда» и «Гудок».
Внезапно рассказ был вынут из 12-й книги «Дружбы народов», и руководство журнала до сих пор не может объяснить мне, что и где вызвало возражения – со мною играют в «молчанку», не говоря в каких инстанциях рассказ задержан. Одновременно, ещё не смонтированный окончательно документальный фильм был затребован из Ленинграда в Москву, где его смотрели руководящие работники Комитета Кинематографии РСФСР совместно с работниками ГлавПУ Министерства Обороны. Фильм, как ине сказали, по настоянию работников ГлавПУ был законсервирован. На просмотр его без окончательного монтажа и без дикторского текста не нашли нужным пригласить ни меня – автора сценария и будущего дикторского текста, ни даже режиссёра этого фильма. Никаких объяснений или замечаний по этому поводу мне не нашли нужным дать.
Я имею основания предполагать, что и рассказ в «Дружбе народов» снят по настоянию работников ГлавПУ Министерства обороны, и, как мне известно из неофициальных источников, дело, видимо, заключается в том, что по ходу повествования и фильма несколько раз упоминается Вторая ударная армия, а один или два раза упомянут и её бывший командующий предатель Власов.
Мне хочется поставить перед Вами, Михаил Андреевич, два, как мне кажется, принципиальных вопроса.
1. Я писатель, коммунист, Лауреат Ленинской премии – литератор, посвятивший всю свою жизнь пропаганде героических подвигов воинов Советской Армии. Неужели я не имею права на то, чтобы в редакции центрального журнала со мной был прямой партийный разговор, а не игра в «молчанку» и косвенные намёки на какие-то другие инстанции, с которыми должна считаться редакция? Неужели в Комитете Кинематографии следовало смотреть полуфабрикат, а не готовый фильм и разве не должны были пригласить на это обсуждение автора сценария – коммуниста и режиссёра? Я думаю, что здесь идёт и вопрос о правах автора вообще и о правах писателя-коммуниста в частности.
2. Вопрос о том, что в ГлавПУ считают совершенно невозможным упоминание Второй ударной армии мне кажется политически важным. Власов перешёл к врагу практически один, а десятки тысяч воинов – Вторая ударная армия сражались поистине героически и либо пали в боях в Долине Смерти, либо вырвалась частью своих сил из окружения. Мне кажется, что с политической точки зрения ,очень важно подчеркнуть героизм воинов Второй ударной – предатель был презренной одиночкой, а советский воин остался советским воином и до конца выполнял долг перед Родиной. Именно так поставлен вопрос в моём рассказе, хотя в нём речь идёт не столько о Второй ударной, сколько о подвиге рабочего Николая Орлова. Получается, что тень одного предателя как бы заслонила в глазах некоторых военных товарищей удивительный героизм и верность присяге со стороны десятков тысяч честных советских людей. И чёрное слово «власовцы» как бы витает над Второй ударной, хотя не имеет к ней никакого отношения.
И тут же попутно ещё одно соображение. Только что опубликованы в центральных журналах романы Аркадия Васильева «В час дня, Ваше превосходительство» и Ю.Бондарева «Горячий снег». В обоих произведениях идёт речь о Второй ударной армии и её тяжких и героических боях, а у Васильева в центре образ предателя Власова. Почему же в таком случае остановлены мой рассказ и фильм «Комендант Долины Смерти»? Разве могут у нас быть два разных подхода к одной и той же политической проблеме?» (РГАЛИ, ф. 2528, оп. 2, д. 140, лл. 8–10).
Жизнь показала, что у нас существовали и два, и три подхода. Не поэтому ли Смирнову всё время приходилось бороться?! Слишком многих правда не устраивала. И не эта ли борьба так рано подкосила писателя. Он умер от рака 22 марта 1976 года.