Россия – это тишина

* * *
Ну вот и закончилось лето,
Кометой сверкнув в небесах,
И осени близкой приметы
Заметны в полях и в лесах.

Туманятся крупные росы,
И травы приникли к земле,
И светятся тускло берёзы
В холодной сиреневой мгле.

В преддверии скорой разлуки
Сомненья и страхи легки.
Я без сожаленья и скуки
Приемлю теченье реки.

И песня моя отзвучала,
В цветах отгудела пчела,
И лодка моя от причала
Неслышно отча-ли-вала...

* * *
Ты говоришь мне: «Будь спокоен».
Паренье, взлёты – суета...
Всяк смертный в жизни удостоен
Посильной тяжести креста.

На память выучи уроки,
Постигни мудрость вечных книг,
Но раз отмеренные сроки
Нельзя продлить хотя б на миг.

Хоть вечно спор веди о главном,
Но прав не будешь никогда.
Смотри, как лист кружится плавно,
Как сонно плещется вода,


Как лунный свет скользит по крышам,
Как дождь долбит унылый стих,
Как замолкает – тише, тише –
Дыханье улиц городских...

Ты говоришь мне: «Будь спокоен».
А я спокоен, как всегда...
Над вечным северным покоем
Мерцает вещая звезда.

* * *
Весной обычно спится плохо
И неспокойно на душе.
Апрель. Кончается эпоха.
Скрипит Земля на вираже.

А нам рассказывают сказку,
Что жизнь безумно хороша,
Но так близка уже развязка,
Когда в огне сгорит душа.

Объял планету адский пламень,
Кругом беда. Кругом война.
Я в храм войду. И пусто в храме.
И в храме Божьем тишина.

И посреди всемирной битвы
В канун вселенского конца
Шепчу слова своей молитвы
Как бы от третьего лица.

Андрей ШАЦКОВ

ТЫ – ЖЕЩИНА!..

Ты – женщина-праздник высокой весенней воды,
Гремящей в стремнине, и тихо струящейся в плёсе.
Смывающей утром с песчаного пляжа следы
Влюблённых, забывших на миг о губительной прозе.

Ты – женщина-ода! Из букв и старинных рунир,
Которые могут сложиться в нежданном порядке
И силою слова родить удивительный мир,
Который поэт непременно оставит в тетрадке.

Ты – женщина-осень, готовая вечно в полёт,
Забыв прихватить эти скромные строки в дорогу!
Ты вся – перводень, первоцвет, перволёд.
Ты лествица в небо – тропинка, ведущая к Богу.

Ты – женщина-небо! Пристанище стай лебедей,
Пославших призывно на землю печальные клики,
Неслышные уху спешащих куда-то людей.
Упавших под вечер на алый ковёр земляники!

Ты – женщина-воздух! И я, задыхаясь в пыли,
Не выдержав всуе удушье пронзительной муки,
Рубаху рвану, опрокинувшись ниц в ковыли,
Крестом распластав по земле непослушные руки!

БУДЕТ ОСЕНЬ

Было время соловьиной ночи.
Раз хотя бы в сумрачном году.
Юных листьев, облетевших почек,
Поцелуев робких на ходу.

Было время вьюги тополиной,
Бремя ускользающего дня.
Серп моста, нависший над стремниной,
Помнит, как ушла ты от меня...

Над строкой заветной замираю.
Реквием минувшему творю.
Только год опять несётся к маю,
А душа стремится к сентябрю.

В сердце, переполненном тоскою,
Птичий клин смыкается вдали –
Там, где за Непрядвою-рекою
Полегли от ветра ковыли.

ВРЕМЯ ВЫШЛО

Время – вышло. Хлопнув дверью, вышло
На пороге пальцем поманя.
Грустью глаз заворожённых – вишня,
Проводи в далёкий путь меня.

Ты прости, прощай – грядут морозы.
Вороньём на Русь слетелась мгла…
Далеки июньские стрекозы.
Яуза от стужи замерла.

Всё в былом и ничего не надо?
Память половицей не скрипит?
Низкая железная ограда.
В ожиданье сына мама спит.

А в стране, что залегла по пояс
В зимние холодные снега,
Ты живи, ничем не беспокоясь.
Лишь живи – и вся тут недолгá!

А МАМА УХОДИТ…

А мама уходит всё дальше и дальше.
Она поднимается выше и выше
Туда, где свирели играют без фальши
И райские яблоки ветер колышет.

Под утро – бесплотным туманом белёсым
Слетаются сны к моему изголовью.
В них мама платком кашемировым косы
Покрыла и смотрит на сына с любовью.

И тихо мурлычет забытая кошка.
И мордой седой прижимается к раме.
Нам кажется с ней – вот, осталось немножко,
Откроем окно – и отправимся к маме!

Крещенье в матёрых снегах принимая,
По месяцам-вёрстам шагаю упрямо
Навстречу беде окаянного мая,
В котором навеки останется мама.

И встав на колени, гляжу виновато,
Как тает свеча на очелье кануна.
И кажется, свет неземной от халата
Врачебного – бел, как надгробья парсуна.

А мать поднимается выше и выше,
И к звёздам уходит всё дальше и дальше…
И плачут дожди, выпадая на крыши.
И тянутся снéги в шопеновском марше.

Владимир ШЕМШУЧЕНКО

ТИШИНА

Пером и кистью по зиме
Позёмка пишет акварели.
Дрожат ресницы старой ели
И серебрятся в полутьме.

С зеленоглазою луной
Играет старый кот в гляделки.
Вживаюсь в роль ночной сиделки,
Поскольку сам себе – больной.

Пузатый чайник на плите
Сопит, вздыхает и бормочет,
Как будто мне напомнить хочет
О заоконной красоте.

«Звёздам нет счёта, бездне – дна» –
От белой зависти немею…
И всё же выдохнуть посмею:
Россия – это тишина.

* * *
Апрельское утро грачами озвучено.
Уходит в подлесок туман не спеша.
Ещё две недели – и скрипнет уключина,
И лодка пригладит вихры камыша.

Ещё две недели – и синяя Ладога
Натешится вволю, подмяв берега,
И в небе проклюнется первая радуга,
И рыба пойдёт нереститься в луга.

И ветер с Невы – аж до самого Таллина! –
Молву донесёт… А пока среди льдин,
Как спящая женщина, дышит проталина
С лиловым цветком на высокой груди.

* * *
…Придонные рыбы ленивы и сонны,
И спины их буры, и даже – черны,
Неведомы им ни нагонные волны,
Ни волны, рождённые взглядом луны.

Придонные люди разводят руками
И ропщут на жизнь, и поносят страну…
А я – со своими простыми стихами –
За память цепляюсь и в ней же тону.

А всё это – дождь, что свалился некстати
И съел за минуту весь снег во дворе…
И стал Петербург как линялая скатерть,
С которой меня вам не смыть, не стереть.

А люди как люди и рыбы как рыбы –
Ленивые, как разводные мосты…
Пусть рифмы мои – как гранитные глыбы!
Пусть точки – чернильной черней черноты!

Наотмашь лупи – по асфальтам, по лицам,
Нелепый апрельский взъерошенный дождь!
Не дай мне в бесчувствии этом забыться…
Всё в жизни проходит, а ты не пройдёшь!

МАРИНЕ

Хорошо, что весна завалилась вчера за подкладку,
Когда дождик пальтишко моё простирнул – со снежком!
Зашиваю карман, и размеренно так, по порядку,
И тебя пришиваю к себе неумелым стежком.

И совсем я не злой! Мне весну запоздалую жалко
(Что известно собакам, известно доподлинно всем).
У иных вон любовь – как ручная в горшочке фиалка…
Но она – никакая и снегом не пахнет совсем.

А люблю тебя так, что трубят водосточные трубы
И от зависти лебеди крыльями бьют по воде!
Искусаю до крови во сне пересохшие губы,
Сочиняя тебя, на которую больно глядеть…

* * *
…Локоны в лунном свете
С пальцев текут, как шёлк.
Спи, – это тёплый ветер,
Просто он стал – большой.

Плавают тучки-скитальцы
В синих глазах тишины.
С глупой улыбкой на пальцы
Дую – обожжены…

СТЕПНОЕ

Когда лязгнет металл о металл и вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах чёрных такыров, словно кровь, запечётся вода, –
Берега прибалхашских озёр заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры, –
И проснёшься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,
И поймёшь, что твои сновиденья осязаемы и остры.

О, как прав был строптивый поэт – Кузнецов Юрий свет Поликарпыч,
Говоря мне: «На памяти пишешь…» (Или был он с похмелья не прав?)
Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,
Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,
От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены, –
Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,
И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,
И вдохни полной грудью щемящий синеватый дымок кизяка,
И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,
На вселенском пути каравана, увозящего вдаль облака…

ДИГОРИЯ

Изгиб, излом, и нет дороги…
Нелепо, как в дурном кино!
И вспоминается о Боге –
Ему всегда не всё равно.

Ревёт мотор на грани срыва.
Чуть-чуть назад… Вперёд… Вираж…
Налево – лезвие обрыва.
Направо – зубы скалит кряж.

Потеет на спине рубашка,
Как в зной из погреба вино…
Водитель – на бровях фуражка –
Хохочет… Чёрт, ему смешно!

И на заоблачном пределе
Последних лошадиных сил,
Скрипя мостами, еле-еле
Вползает в небо старый ЗИЛ.

А вдалеке печальный демон
Несёт домой пустой мешок…
Я – наверху! Я занят делом!
И мне сегодня хорошо!

И я живу… Ломаю спички…
Курю, как будто в первый раз,
И вредной радуюсь привычке,
И пелена спадает с глаз.

Здесь солнце на сосновых лапах
Качается, как в гамаке.
Здесь можжевельниковый запах
Живёт в болтливом ручейке.

Здесь, как гигантские тюлени,
Слезятся утром ледники.
Здесь тучи тычутся в колени
И тают от тепла руки,

И, выгибая рысьи спины,
Да так, что пробирает дрожь,
Рыча, царапают вершины…
И дождь вокруг! И сам я – дождь!

* * *
Украинская ночь домашним пахнет хлебом.
Здесь время не идёт, а тянется, как мёд.
На капли молока, пролитые на небо,
Во все глаза глядит ленивый рыжий кот.

Его пра-пра-пра-пра… якшался с фараоном.
Он по-кошачьи мудр. Он доктор всех наук.
По одному ему лишь ведомым законам
Он выскользнуть сумел из цепких детских рук.

Он знает, почему туман сползает с кручи
И то, о чём поют метёлки тростника.
А я у костерка под ивой неплакучей
Никак не разберусь – зачем течёт река?

Динь-динь, динь-динь, динь-динь – проснулся сторожок!
(Похоже, крупный лещ польстился на наживку…)
Удилище – в дугу! Он сам себя подсёк!
Я вывожу его… как кралю, на тропинку.

И вот он – золотой! Должно быть, в два кило…
Танцует на песке последний в жизни танец.
Украинская ночь вздыхает тяжело,
И на её щеках – предутренний румянец.

Лизнула сапоги днепровская волна,
И лещ пошёл, пошёл, качаясь с бока на бок…
Иди – мне жизнь твоя сегодня не нужна.
И сладок этот миг, и ветер тёплый – сладок!

* * *
Сугробы оплыли, как сальные свечи.
Собака уже не грустит в конуре,
А грязные лапы мне ставит на плечи...
Вот дура! Поляк бы взорвался: пся крев!

Да что с неё взять, если талые воды
Под окнами бродят, как в бочке вино,
И в лужах цветут нефтяные разводы,
И вынес сосед первый раз домино.

И вдрызг разругались соперницы-кошки,
Изрядно помяв меховые манто...
Вот глупые твари! Свернуть бы им бошки!
Семь лет обещаю, а им хоть бы что.

Ударились в бегство... Свалили фиалку...
Горшок на куски! На паркете земля!
И мне до того вдруг себя стало жалко,
Поскольку услышу: не надо ля-ля...

Собрать черепки – это плёвое дело,
И пол подмести не составит труда.
Всю зиму фиалка цвести не хотела...
А тут расцвела – отошли холода...

Я новый горшок принесу из подвала
И, чтоб на упрёки не отвечать,
Жену обниму, как ни в чём не бывало...
Фиалка не выдаст. И кошки смолчат.