С наивной лихостью строки

Виктор Крупенин

Родился в 1936 году в Москве. Поэзия пленила его в совсем юном возрасте – ещё будучи школьником, он увлёкся стихами Д. Кедрина и В. Луговского. В его характере удивительным образом сочетались, казалось бы, противоположности: с 18 лет Крупенин стал трудиться на ЗИЛе по абсолютно рабочей профессии и… параллельно поступил во ВГИК на сценарный факультет. А потом – немало лет работы в заводской журналистике. С 1958 года он – активный участник известного тогда на всю столицу Литобъединения писателей и поэтов при ЗИЛе, которое просуществовало до конца 90-х годов прошлого века. И последний его председатель.

Рабочая поэзия

Замешенная на железе,
С наивной лихостью строки
Живёт рабочая поэзия
Официальной вопреки.
Её не балуют в журналах,
Зато многотиражки чтут.
Даёт ей место лишь в «подвалах»
Раз в десять лет газета «Труд».
Не в Переделкине рождённая
За полированным столом,
Она воюет, убеждённая,
С неправдой, косностью и злом.
Её не била протоколами
Собраний праведных рука.
И, к счастью, критика уколами
Её не трогает пока.
Она живёт и развивается
Назло эстетам и глупцам,
И всей душою открывается
Простым бесхитростным сердцам.
Литинститут, храня обычное
Высокомерие своё,
Глядит с усмешкою, набычившись,
На представителей её.
Талант и труд по знакам равенства
И под эгидою ума,
Она осваивает таинства
Стихосложения сама.
Ей не нужны цветы и почести,
Она не требует наград,
Не воспевает одиночество
И женщины призывный взгляд.
Она из чаши вдохновения
Пьёт не в поездках за рубеж
И набирается умения
Не у тебя, Париж и Льеж.
Не в дальнем штате Алабаме
Блистает вычурной строкой.
Она на ЗИЛе и на БАМе
Свободной плещется рекой.

Тело и душа

В бренном теле пылкая душа
Человеку не даёт покоя,
То сидит она тихонько, не дыша,
То не может обойтись без боя,
То она опустится на дно,
То стремится в солнечные дали,
То ей всё на свете всё равно,
То хохочет, то полна печали.
И до самой гробовой доски
Тело бренное её лелеет.
Разобьётся сердце на куски
И душа тогда осиротеет
И начнёт она искать приют,
Ад и рай – всё это басни, враки,
Обретёт душа покой, уют
В бренном теле кошки иль собаки.
Замечали: как порой зверьё
То, что проживает с нами рядом,
Проявив душевное чутьё,
Вдруг посмотрит человечьим взглядом.
Надо всем по правде только жить,
Не давать душе быть злой и слабой,
Чтобы после смерти не тужить,
Став свиньёй или зелёной жабой.

Усталость

Деталь сломалась, и машина встала.
Излом сверкает свежестью стальной.
Усталость, говорят, есть у металла,
И он не вечен тоже под луной.
Казалось бы, ну что прочнее стали?
Служить бы ей нам долгие века.
У шестерёнки зубы падать стали,
Как у столетнего, седого старика.
Путеец молотком стучит, по звону
Пытаясь в рельсах трещину найти.
Металл звучит подобно камертону,
Чтоб машинист спокоен был в пути.
Нагрузки разрушают всё на свете.
Усталостью страдает и броня.
Я – человек, и я за всё в ответе.
Так из чего же сердце у меня?

Письмо матери

Сыночек, здравствуй!
Добрый день иль вечер!
Поклоны шлёт тебе твоя родня.
В надежде, что тебя я снова встречу,
Хожу к автобусу я на исходе дня.
Так пишет мать письмо родному сыну,
Что грудь болит, спина и голова,
Что под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова,
Что летом родила соседка Танька.
Мальчонка крепенький и до чего пригож.
Соседка назвала сыночка Ванькой.
Все говорят, что на тебя похож.
Вы с Колькой самогон глушили в бане
И песни пели про злосчастную судьбу.
Так знай, что он погиб в Афганистане,
Домой вернулся в цинковом гробу.
Другой друган твой, Афанасий Квакин,
В райцентре натворил немало бед,
Кавой-то он зарезал в пьяной драке
И получил за это десять лет.
А Венька Коробов, он тоже твой приятель,
Он пьёт коньяк, забыв про самогон.
Теперь он стал в колхозе председатель,
С портфелем по деревне ходит он.
Ты там в Москве работаешь на ЗИЛе.
Теперь ты модный стал и городской,
Но мы тебя, сыночек, не забыли
И ждём тебя с надеждой и тоской.
Нас, стариков, в деревне только двое,
Другие на погосте все лежат.
Не забывай Теряево родное
И возвращайся к нам скорей назад.
Ты приезжай скорей, сыночек Миша,
Когда наступят отпускные дни.
Уж больно прохудилась в доме крыша,
Ты нам её, сыночек, почини.
Да табачку для бати ты достань-ка,
У нас в сельпо совсем нет сигарет.
Привет передаёт соседка Танька.
Еёный сын отдельный шлёт привет.
На Пасху приезжай иль к Первомаю.
Мы с нетерпеньем будем тебя ждать.
Люблю тебя, целую, обнимаю.
Твоя больная, старенькая мать.

Объяснение в любви

Немые говорили о любви,
В вагоне электрички было это.
Кипели чувства в молодой крови,
И озарялось всё волшебным светом.
Они на целом свете в этот час
Одни при полном многолюдье были,
И жестами, и выраженьем глаз
Они всё говорили, говорили
В надежде, что другие не поймут
То, что сказали трепетные пальцы,
Когда слова, как угли, руки жгут,
А взгляды, как небесные скитальцы,
Кометами они горят в ночи
И говорят: «Я твой», «Твоя навеки»,
Так родников хрустальные ключи
Вливаются в разбуженные реки.
А весь вагон глядел исподтишка,
Как в тамбуре немые говорили,
И плыли над землёю облака,
И перелески за окошком плыли.
А бабушка какая-то, сходя,
В Голицыне, наверно, это было,
И мимо тех влюблённых проходя,
Перекрестивши, их благословила.

Я красивых таких не видел.

С. Есенин «Сестре Шуре»