Одна.. Две… Три… Сколько тысяч жизней прошло через руки акушерки с сорокалетним стажем? Валентина Ивановна не считала. Равно как и не считала то, в который раз перечитывает любимого Пушкина, как долго живёт одна в большой квартире и сколько тратит на лекарства.
Одно расстройство с этими числами. Пенсионерка их не любит. А что же она в таком случае любит? Двух котов, Рыжего и Ваську, липу перед окном, плетёное креслице на веранде и бергамотовый чай. Васька трётся о мои ноги, а Рыжий скептически поглядывает на меня со стула: верно, думает, что я претендую на дымящуюся на столе шарлотку. Пока Валентина Ивановна суетится на кухне, я осматриваю хозяйские владения. Через шум радио и кухонной утвари до меня долетает нарочито строгий голос: «Только с книгами аккуратно: у меня всё чистенькое, новенькое, не дай Бог попортишь».
Мною насчитано четыре стеллажа, которые занимают собой всю стену. Четыре стеллажа стареньких, аккуратненьких книжных переплётов и глянцевых разномастных корешков издания «Ридерз Дайджест». «Да я ещё не все прочитала, вон, коробки везде с книгами стоят», — разливая чай, объясняет мне пенсионерка. В квартире много мягких игрушек ещё советского производства: мишек, собачек. Первый сын Валентины Ивановны не успел поиграть в них — умер, не прожив и недели.
«Да, жизнь у Вас не сахар»,- сочувственно улыбаюсь я, когда вижу, как пенсионерка запивает чаем кусочек сахара-рафинада. «Так просто вкуснее, - объясняет хозяйка, - А жизнь… Кто её знает, сахар иль не сахар? Интересная она у меня. Помню, лет тридцать назад одна мамочка у нас рожала, тяжёлые роды были, долгие, и ребёнок был крупный. Сама рожала: кесарево в то время редко делали. Родила девочку и заболела. Маму отправили в центр лечиться, а девчушку в роддоме оставили. Славная она была, хорошая, спокойная, у всего медперсонала на руках по очереди успела перебывать. И как будто чувствовала, что ей плакать лишний раз не нужно. Недели три у нас жила: тогда так можно было».
В дальней комнате угнездилось пианино «Ласточка» 80-го года выпуска. Оно спряталось от остальной квартиры за фикусами, стопками журналов и миниатюрными вязаными ковриками. Ни единой пылинки. «Это Леночкино пианино, дочки моей, она школу музыкальную окончила,- хозяйка отрезает мне ароматный кусок шарлотки, - тут где-то ещё её тетрадки со стихами… Читать она вообще рано научилась, я за неё в автобусах краснела: бывает, прочтёт какую-нибудь вывеску, да как закричит на весь автобус, мол, мама, смотри, пи-во!» Смотрю в окно: никаких вывесок, только шоссе и сразу за ними расстилаются холмы. Смотрю на подоконник: ваза, зеркальце и фото в рамочках: детский сад, школа, институт и... И Леночки не стало восемнадцать лет назад. Её тело дворник нашёл осенью под горой опавших листьев. Валентина Ивановна хоронила единственную дочь в закрытом гробу.
«Нужно понимать людей. Быть чутким. В мою память крепко-накрепко впечатался один случай. Я ещё молоденькой была, у нас в палате лежала девочка лет двадцати. Родные часто её навещали. Один раз подхожу я к ней и говорю, мол, иди, к тебе папа пришёл. Когда она вернулась, посмотрела на меня то ли с укором, то ли как-то виновато… Посмотрела и сказала, что это не отец её, а муж», - вздыхает Валентина Ивановна, - «Как легко обидеть человека — в свои двадцать я о таких вещах и не задумывалась».
Со своим мужем Сашей она познакомилась, когда только пришла работать в роддом: «Он же таксовал тогда, роженицу какую-то к нам привёз. Привычка гонять у него осталась — бывает, на «жигулёнке» в объезд пробки помчит по бордюру, даже сердце прихватит!» — с напускной ворчливостью весело приговаривает бывшая акушерка, - «Правда, после Лениной смерти пить сильно начал. Но это ничего, ничего, оправился потом…»
Саши нет уже пять лет. Слишком поздно обнаружили рак лёгких. Похоронила своего мужа Валентина Ивановна рядом с дочерью.
«Ну, чего ты жалуешься, мяукаешь? Не жалуйся, живи как живётся», - наставляет Валентина Ивановна своего рыжего домохранителя, который приревновал ко мне хозяйку. Шарлотка и чай слишком вкусные, чтобы о них говорить, а дом слишком гостеприимен, чтобы этим не дорожить. К тому же, Валентина Ивановна ждёт к себе в гости соседку с внуком.
На лестничной площадке встречаю эту самую соседку с пацанёнком лет одиннадцати:
— Зовут тебя как, а? - спрашиваю я у кареглазого мальчика, но тот лишь прячется за бабушку и цепляется за её халат.
— Костей его звать, только мы пока плохо говорим, - буднично откликается соседка. Оказывается, то, что Костя жив — чудо, и к нему причастна Валентина Ивановна. — Был сложный случай, исход мог быть летальным, а вот она смогла… Городок-то маленький у нас, все всех знают, и другие к ней частенько в гости захаживают. Хотя всех, конечно, не упомнишь. Их-то — тысячи, а она — одна.
У выхода из подъезда я вновь услышал звонок, который час назад нажимал сам. И снова одинокое ш-шарк…ш-шарк…шарк… приближается к двери, из-за которой доносится запах сдобы и печёных яблок.
Анна Масалимова