Окончание. Начало на стр. 1

 В этом отчасти повинны высококвалифицированные читатели, именно современные Бунину критики эпохи увлечения символизмом, акмеизмом, футуризмом, имажинизмом и прочими «-измами». Причина этому проста: учёному-математику не интересно решать задачи, основанные на Пифагоровой теореме и площади круга. Однако жилые дома строятся именно на основе простой геометрии. Так и в поэзии: изощрённость, а не простота часто интересует критика. Поэзия же Бунина отличается предельной простотой и формы, и содержания, что не должно его дисквалифицировать – ибо как быть тогда с Пушкиным?» – так начал докладчик своё выступление...

Имя Пушкина названо было не случайно. «Подражал ли я ему? Но кто ж из нас не подражал? Конечно, подражал и я, – в самой ранней молодости подражал даже в почерке», – свидетельствует сам Иван Алексеевич в 1926 году, отвечая на анкету о Пушкине. И впоследствии он не раз возвращается к «пушкинской теме», для него не только принципиальной, но и – так вышло! – драматической.

Различают три периода в поэтическом наследии Бунина. Первые семь лет (1896–1903) – это «молодые стихи», их около 200, плюс переводы поэмы Генри Лонгфелло и европейских поэтов. Второй – самый плодотворный период – «зрелости» (1903–1918): за 15 лет написано более 500 стихотворений и сделан перевод трёх больших драм Байрона. И последний этап (1918–1953): в постреволюционной России и в эмиграции за 35 лет написано примерно 60 стихотворений… Вывод советских литературоведов «упадок творчества вне родины» – не принимается. «Бунин приходил в ярость, читая или слыша подобные высказывания. Он до старости был полон сил и не мог примириться с такими суждениями, считая их клеветой», – свидетельствует Г. Адамович.

Бунин дебютировал как поэт в возрасте 16 лет. Первая его книга, изданная в Орле в 1891 году тиражом 1250 экземпляров, осталась нераспроданной. Литературная известность пришла с чудесным переводом «Песни о Гайавате» (1896) и сборником «Листопад» (1901), вышедшем в символистском издательстве «Скорпион» – под эгидой «самого Брюсова». В 1903 году Иван Алексеевич стал лауреатом престижной Пушкинской премии, присуждаемой Императорской академией наук. Выдвинул его на эту премию А.П. Чехов. В 1909 году 39-летний Бунин во второй раз становится лауреатом этой же премии, и вновь – за поэзию, после чего избирается почётным академиком по разряду изящной словесности. Казалось бы, успех очевиден, признание высоким жюри – заслуженное. Но именно здесь и кроется упомянутая выше драма – официального признания, с одной стороны, и откровенного непризнания – с другой, его поэзии теми, кто задавал тон в литературных процессах своего времени. Современные Бунину критики и поэты – «о стихах Бунина почти не писали, а что писали, то не всегда основано было на знании предмета. Выражались более эмоции, нежели мысли» (В. Ходасевич). При этом были и откровенно враждебные высказывания, как, например, в рецензии авторитетного Н. Гумилёва, опубликованной в «Аполлоне» 1910 года: «Стихи Бунина, как и других эпигонов натурализма, надо считать подделками, прежде всего потому, что они скучны, не гипнотизируют» или – в отзыве не менее авторитетного в ту пору Короленко: «Эта внезапно ожившая элегичность нам кажется запоздалой и тепличной».

Сблизившийся было в начале нового века с символистами, «первенцами российского урбанизма», Бунин быстро понял, что их ничто не роднит, кроме возраста. Всё, что ему дорого было в поэзии, высмеивалось ими нещадно, а что претило тонкой художественной натуре и абсолютному поэтическому слуху – те внутренние пороки, с которыми, по словам Ходасевича, символизм родился на свет и которые в совокупности можно было назвать декадентской стороной символизма, представителями новых направлений активно культивировались. Недолго оставалось и до сбрасывания Пушкина «с парохода современности». В этой ситуации Бунин занял единственно возможную для него позицию – контрсимволизма, контрмодернизма и уж тем более контрдекадентства. «Какие они декаденты! Они здоровеннейшие мужики, их бы в арестантские роты», – любил повторять он вслед за Чеховым. «Слишком поздно родился я», – не раз сетовал в кругу близких, ссылаясь на известное высказывание обожаемого Льва Толстого: «На моей памяти совершилось поразительное понижение литературы – понижение вкуса и здравого смысла читателей, публики». Эмиграция не освободила Ивана Алексеевича от этого горького чувства. Бунин, без сомнения, знал, что и младшие современники, в том числе «парижская молодёжь», относятся к его поэзии прохладно, считая её старомодной и несозвучной времени. В одном литературном собрании был даже такой курьёзный случай, описанный Андреем Седых. Однажды на Монпарнасе некий захудалый поэт сказал Бунину: «Мы Вас любим не за стихи». – «Я Вас тоже люблю не за стихи!» – тотчас парировал язвительный Бунин. Кстати сказать, Иван Алексеевич в долгу перед своими литературными обидчиками и недобро хотами не оставался, давая современникам публично самые жёсткие оценки. «У модернистов только завитки вокруг пустоты», у Есенина – «писарская душещипательная лирика… непревзойдённая по пошлости и способностям кощунства». Правда, в кощунстве он готов был отдать пальму первенства Блоку за одну только его рифму «пёс – Христос» (ибо в вопросах религиозного характера был непримирим). А уж о Маяковском и говорить не будем – в глазах Бунина он оставался «самым низким и самым циничным слугой советского людоедства», и это были претензии не только эстетического характера. Бунин изначально протестовал против тех современных ему течений, которые задавались целью устранить из литературы «этический элемент». И на этом он стоял до конца жизни. Можно сказать, что в поэзии Бунин был именно что один в поле воин, сознательно пошедший против течения всей своей эпохи. Антинекрасовский завет близкого по духу А.К. Толстого «Дружно гребите во имя прекрасного против течения» был исполнен им во всей полноте и совершенстве – на новом повороте русской истории. За это он поплатился не только местом на поэтическом Парнасе своего времени, но и странной репутацией первостепенного прозаика и второстепенного поэта своего века – в потомстве. Меж тем это далеко не так. Домашнее прозвище Бунина было Князь. Князем он и остался в русской поэзии ХХ века. Благородство и сдержанность, искренность и художественную точность в литературе ценил больше изощрённости и поэтического притворства. Пошлость презирал во всех её проявлениях и задыхался от гнева, когда слышал в свой адрес плоские комплименты. Будучи человеком великих страстей, в поэзии он не позволял себе и доли эротики, столь яркой в его прозе. Не допускал в стихи и политического «уклона», изобилующего в его публицистике и «Окаянных днях».

«В нём была какая-то неподдельная стыдливость, свойственная русским людям. Россия жила в нём, и он был Россией» – так говорили о Бунине современники. «Россию, наше русское естество мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать её» – это уже сам Бунин.

«У него был от природы поставлен язык, как, например, у Неждановой был поставлен от природы голос», – отмечала Вера Николаевна, опровергая мнение исследователя А.К. Бабореко, что Бунин «кропотливо и упорно работал над каждой фразой». Роскошное убранство поэтической речи Бунина – непревзойдённо, это шитьё по старинной парче, живопись по шёлку ручной работы. Это вечность красоты смертного вещественного мира. Обострённое чувство смерти в силу столь же обострённого чувства жизни руководило поэзией Бунина. Не менее полусотни шедевров оставил нам этот одинокий талант, по словам Горького, «красивый, как матовое серебро». И просто невозможно не закончить юбилейные строки одним из них:

Чёрный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной.
Ты зачем залетаешь в жильё человечье
И как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди – и в засохшей татарке,
На подушечке красной, усни.

Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в туман сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!