Шеремет Фёдор
Окончание Второй мировой войны, думается, оставило в душе французов некий комплекс неполноценности. Всё-таки их страна быстро и с треском проиграла Гитлеру. Среди наиболее известных предателей-коллаборационистов также немало французов; у русских были Власов и Краснов (хотя последний гражданином СССР, конечно, не был), у англичан – Мосли и «Лорд Гав-Гав», у французов – целая россыпь: Дорио, Лаваль, Сабиани, Барбе, конечно, престарелый национальный герой Петен… а почти вся столичная богема поимённо перечислена в парижских записях Эрнста Юнгера.
Короче говоря, по-настоящему французы могли гордиться только заграничным де Голлем, «Нормандией – Неман» и знаменитым Сопротивлением. Последнее (в широком смысле, вплоть до «дерзких красных платьев» и буквального «Молчания моря») стало как бы апологией всей нации – не то чтобы это уникальный случай. Так было почти со всеми оккупированными странами, но Франция в силу своего необычайно сильного кинематографа смогла многие «апологетические» фильмы оставить в истории. «Битва на рельсах», «Мари-Октябрь», «Большая прогулка», «Последнее метро»… Кроме первого клемановского фильма, они, впрочем, трактовали Сопротивление скорее как образ жизни, не слишком даже обременительный: заседания мятежных ячеек происходили в громадных особняках, товарищей узнавали по напеву Tea for two, а евреи прятались во вполне комфортных и изящных, как всё у французов, подвальчиках. Один только бунтарь Луи Маль снял в 1974-м «Лакомба Люсьена» о деревенском пареньке, которого не взяли к себе партизаны, но приветили в гестапо.
Нас, однако, интересует фильм, вполне отвечающий национальному мифу, – «Старое ружьё» Робера Энрико. Ружьё это, пальнувшее в 1975-м, фактически наследует американским би-муви про крутых парней, мочивших (иначе не скажешь) немецких «наци» сотнями. Только тут (французы всё-таки сполна наделены как юмором, так и вкусом) немцам мстит не тестостероновый силач с сигарой в зубах, а интеллигентный пухлый доктор, который, потеряв в схватке очки, вынужден блуждать по своему захваченному дому в поисках замены (этакий доктор Гаспар Арнери). Хотя какой дом – настоящий замок, полный тайных ходов и полупрозрачных зеркал. Мсье Дандье (в исполнении одного из лучших европейских актёров Филиппа Нуаре), впрочем, не Джон Уик и мстит не за дом, а за семью. Дочку-отличницу в традициях «Радуги» Донского застрелили, а очаровательную супругу (целую Роми Шнайдер) аж сожгли из огнемёта, причём показано всё это в подробностях, без стыдливых панорамирований. (На самом деле французы всегда любили «пикантное» насилие – в финале «Верного сердца» Жана Эпштейна окровавленная голова негодяя опускается рядом с детской колыбелькой.)
Добрый доктор, до того лавировавший между немцами и партизанами, тут выходит на тропу войны: запирает нацистов в замке и начинает методично истреблять с помощью отцовского ружья. В картине довольно много несколько надуманного символизма (немцев даже зеркала не терпят: один в нём – вылитый монстр Франкенштейна, другой вообще погибает от собственного отражения), тягучих и туманных ретроспекций (несколько в духе «Встречи двух сердец» с недавно почившим Робертом Редфордом), но в итоге это именно что «эксплотейшн», и последнего врага недаром сжигают из того самого огнемёта. Сорок четыре года спустя у Тарантино сжигать нацистов будет Леонардо ди Каприо, так что извечный круг вновь замкнулся. Французы придумали «Фантомаса» и прочих «Вампиров», американцы сняли с них маски и превратили в гангстеров, французы после войны влюбились в Голливуд и запустили «Новую волну», американцы подсмотрели и стали деконструировать свои жанры, родив попутно эксплотейшн, французы добродушно над ним посмеялись, а потом смехом заразились и за океаном.
Только французы, конечно, никогда не забудут, что первыми были всё-таки они.