Фёдор Шеремет
Отечественному зрителю (воспользуемся старинной уже формулой) Рене Лалу может быть знакóм благодаря мультфильму «Повелители вселенной», который выходил в советском прокате, – довольно простая научная фантастика, с дешёвой югославской анимацией и любопытным художественным решением (художником был знаменитый Мёбиус). Благородный космопират Джаффар пытается спасти мальчика-сироту от агрессивной фауны отдалённой планеты, а помощью заручается у… того же самого мальчика, ставшего глубоким стариком. Время, это ключевое для кинематографа измерение, у Лалу становится основой пусть утилитарных и сюжетных, но изобретательных экспериментов.
Следующий после «Повелителей времени» мультфильм режиссёра, амбициозный «Гандахар: Световые годы» также строится на временнóм парадоксе, заключённом в форму пророчества: «Через тысячу лет Гандахар был разрушен, а его жители истреблены. Тысячу лет назад Гандахар будет спасён и избегнет неизбежного». Спасать город благородных обнажённых господ и подземелье уродливых (но также обнажённых) парий нужно от армии чёрных роботов – точнее, не роботов, а пустых металлических доспехов, одушевлённых таинственной энергией; точнее, не металлических, но состоящих из спрессованных мёртвых клеток громадного мозга Метаморфиса, который и отправляет главного героя, рыцаря Сильвена, убить себя через тысячу лет. В этом постоянном уточнении, калибровке – особая повествовательная манера научной фантастики.
Короткий, как всегда у Лалу, фильм, а вернее, его условное «смысловое» измерение располагается на пересечении несущих конструкций европейской культуры ХХ века – фрейдизме и левой политике. Конечно, шуточная отсылка к известной работе Фрейда в названии статьи есть именно шутка, но в «Толковании сновидений» действительно описан полезный для нас метод анализа – ассоциативный. Основные образы «Гандахара» по-плакатному ярки и потому легко поддаются расшифровке. Самый известный кадр «Гандахара» уже заявляет основной конфликт: мрачные чёрные роботы (продолжим называть их так из соображений удобства и уважения к жанру) несут на руках окаменевших обнажённых туземцев. Издевательски перевёрнутый мотив «пьеты» обозначает усмирение разумом (роботы-доспехи напрямую созданы огромным мозгом из старых клеток) плоти (идиллические аборигены, у которых и оружие стреляет семенами шипастых растений). Здесь же, конечно, обыгрывается и тема нацизма как режима, подавляющего естественные желания, в том числе сексуальные: шеренги бесполых роботов стреляют в противника лазерами из рук, подняв последние по диагонали вверх – комментарии излишни.
Важно, конечно, и то, что сам Метаморфис желает смерти своему будущему безумному «Я» и посылает рыцаря на эту самоубийственную – буквально – миссию. Боязнь старости и угасания чувственного продолжает мотив «Повелителей вселенной», где эта тема дана в более безобидном ключе (вот почему фильм всё-таки попал в советский прокат). «Гандахар» – апология плотского, но не проклятие разуму: последний кадр фильма, заставляющий вспомнить «Пейзаж в тумане» Тео Ангелопулоса, где громадная каменная рука возникает из толщи воды, намекает на «возвращение к разуму» (это уже другой классик, Ман Рэй) – огромная каменная голова, в которой сокрылись бежавшие от нашествия роботов горожане, на крыльях сотен птиц возвращается в родную гавань.
Рене Лалу в «Гандахаре» выступает наследником не бравурно-наивной фантастики начала века и не перманентно задумчивой фантастики его конца; он продолжает тему великих классиков французского кино. Здесь, как в «Вечерних посетителях» Марселя Карне, под сказкой скрывается острый памфлет, а под каменной оболочкой статуи бьётся околдованное сердце.